Виталий Забирко - Дикая тварь из дикого леса Страница 4

Он шёл в строгом обличье бога Дикого Леса, воскрешая и хороня, пока не наткнулся на три чуждых лесу трупа. Проснулась тогда память Толипа, и узнал он своих товарищей: Натипака, Колертса и Кинахема. И понял он, что не воскресить их, потому как древо омохов далеко, среди звёзд, а они оторваны от своего древа навсегда. Но и будь древо омохов здесь, среди Дикого Леса, не удалось бы свершить таинство дарения жизни, ибо древо омохов гнилое и бесплодное. И Толип сделал единственное, что смог - похоронил трупы по-омоховски, в земле, в братской могиле, и насыпал на могиле холм. А в изголовье посадил росток вечной сикойи.

Когда остывшее солнце устало коснулось ладони горизонта, последнее сломанное дерево выпрямилось сращённым стволом и включилось в хор прощальной песни Дикого Леса. И только громада торпедоносца молчала, внося диссонанс в гармонию жизни.

Скорбно склонив голову, Толип попросил почву поглотить неживое чужое создание, земля заколебалась, торпедоносец дрогнул и стал погружаться в землю. Лишь тогда застонал торпедоносец усталым мёртвым металлом, а из-за куста ему ответил чужой живой стон.

Толип посмотрел на куст, и куст послушно раздвинул ветви. И увидел Толип двух лежащих хомов: Пилота, убитого наповал, и Стрелка, смертельно раненного в живот, но ещё дышащего.

Толип подошёл, нагнулся над Стрелком, и Стрелок, почувствовав чьё-то присутствие, открыл глаза.

- Мир тебе, - сказал Толип и протянул хому руку.

Но Стрелок, верный присяге и воинскому долгу хомов, увидев над собой склонённого врага с угольно-чёрной Дикой Тварью на плече, разрядил в них всю обойму излучателя.

И клочья тьмы пали на Стрелка.

До позднего вечера прождал Капитан возвращения Пилота и Стрелка. Но, когда солнце стало садиться, перенапряжение нервов, потеря крови и боль ран отключили его сознание.

Он сидел в катапультированном из подбитой спасательной шлюпки кресле посреди пустыни. И не было в пустыне больше никого и ничего, кроме песка и ночи.

Ночь выдалась тихая, ярко-звёздная. Горизонт, близкий и ровный, трепыхался зарницами, мягкими и лёгкими. Было тепло по-весеннему; изредка по небу рассыпающейся чертой скользил метеор.

В полночь, когда небо стало темней, звёзды - ярче, резче, а зарницы больше и злее, потянул холодный ветер. И тогда из пустыни постепенно вырастающей фигурой пришёл Мудрец. Он шёл от самого горизонта, шёл неторопливой, шаркающей походкой, подойдя, остановился у самого кресла, внимательно посмотрел на Капитана, а затем степенно опустился на песок. Мудрец был очень старый, морщинистый, с куцей редкой бородкой, в заношенном звездчатом халате и такой же, островерхим колпаком, чалме звездочёта. Его сухое, тёмное лицо, похожее на старый засохший сморчок, разверзлось провалом рта, и он прошамкал:

- Ты помнишь свой последний сон?

Капитан хотел ответить, но не смог - превратился в безмолвную сидячую статую.

- Помнишь... - кивнул Мудрец. - Ты пришелец здесь, - проговорил он и замолчал. Затем продолжил: - Пришелец, а не хозяин... Ты - Чужой. И не только для нас... Ты свой только самому себе.

Мудрец замолчал и теперь уже надолго. Думал, перебирал тяжёлые старческие мысли.

- Послушай, - наконец сказал он. - Ты помнишь свой последний сон? Помнишь... Послушай, если бы всё это было на самом деле: ты был бы охотником, смелым и ловким, сильным, жил бы с любимой женой в родном, кормящем тебя лесу, и каждый год жена рожала бы тебе ребёнка, твоего наследника, твоего сына, Твоё Дитя!.. А Чёрный Жрец... Чтобы ты с ним сделал? Чтобы ты сделал со Жрецом? Вот если бы всё так было, чтобы ты с ним сделал?

Мудрец вздохнул. Опустил голову.

- Тяжело. Ты - Чужой. Ты свой только самому себе.

Небо расчерчивали метеоры: на квадраты, на чёрные бездонные треугольники, равнобедренные, косые и кривобокие.

Больше старик ничего не сказал. И лишь перед самым рассветом прошептал:

- Так чтобы ты с ним сделал?

Капитан очнулся.

Две луны невидящими бельмами глаз равнодушно пялились с неба. Глухая тишина Дикого Леса давила на сознание кошмаром ирреального сна, и Капитан застыл в прострации, и не мог пошевелиться, словно сон ещё продолжался. Болела голова, разрывалась грудь, не

насыщавшаяся тёплой ватой сгустившегося воздуха. И глаз Капитан закрыть не мог, загипнотизированный бельмами лун. Левое бельмо было меньше правого, с теневой щербиной, и от этого казалось, что Дикий Зверь космоса, нависший над Диким Лесом планеты, сильно косит.

"Так умирают", - понял Капитан.

"Так умирают", - подтвердил Дикий Зверь с неба.

"Так умирают", - придавила его чёрная вата воздуха.

"Так умирают", - хрустнул веткой Дикий Лес.

И тогда из темноты на поляну вышел серебристый призрак с Дикой Тварью Дикого Леса на плече. Дикая Тварь была беспросветно черна, как и её собрат космоса. Клок тьмы на плече призрака. Но глаза её горели живым огнём. Огнём пекла выжигали они душу Капитана.

- Капитан, - сказал серебристый призрак загробным голосом Стрелка, я вернулся. Но я вернулся другим.

"Я вернулся мёртвым", - услышал Капитан.

- Я больше никогда не буду воевать, - продолжал Стрелок. - Я больше никогда не буду убивать.

"Я больше никогда не буду жить", - слышал Капитан.

- Можно ли назвать войну жизнью? - говорил Стрелок. - Мы жили смертью.

"Смерть", - услышал Капитан только последнее слово.

- Удел Человека - мир, - продолжал Стрелок. - Меня научили понимать мир и жизнь. И я научу этому вас.

"Я научу тебя смерти", - понял Капитан.

"Не-ет!" - диким зверем хомов закричало всё естество Капитана, но рта он раскрыть не смог. И тогда дуновение смерти достигло сердца Капитана, и оно дрогнуло.

- Не бойтесь, Капитан. Мир прекрасен, - сказал Стрелок, протянул вперёд руку и заглянул в душу Капитана жёлтыми глазами Дикой Твари.

И тогда сердце Капитана остановилось. И гипнотическое наваждение двух лун покинуло мёртвое тело, и голова Капитана упала на грудь, и посмертной судорогой сжались кулаки.

И рука трупа нажала на спуск излучателя, и полыхнула молния.

Когда асклепи ожил в четвёртый раз, вставало солнце. Перед ним лежало два мёртвых тела странных созданий, пришедших с неба и сеявших смерть. Так и не понял их асклепи. Не понял, что ими двигало. Не понял, почему жажда смерти для них была важнее жажды жизни. И почему они отделяли свою жизнь и смерть от чужой жизни и смерти. Анализ их психологии требовал долгих размышлений, но времени на это у асклепи не было. Ему предстояло убрать следы смерти, оставленные пришельцами на планете. А потом его ждала ежедневная тяжёлая работа: дарить жизнь и помогать жить всем - от огромной сикойи до одноклеточной пузырчатой плесени. Ибо всё хотело жить - на то и Дикий Лес.