Владимир Щербаков - Летучие зарницы Страница 4

- Самолетом отправишь? - спросил я. Он уловил иронию и, не отрываясь от письма, сказал:

- Не беспокойся, отправлю.

А я не любил писать письма. И потом, события войны - стремительное наступление немцев, окружение и, главное, слухи о выдвижении неприятеля к Москве - поглощали мое внимание. Тысячу раз представлял я, как один, увешанный гранатами, проникаю в штаб вражеской дивизии на исходе ночи... или встречаю немецких автоматчиков убийственным огнем из лесной засады. Между тем я ни разу еще не бывал в бою. Потому-то легко получилось все в моем воображении, и я непременно выигрывал любую схватку.

Но, честное слово, капитан думал о том же. Если бы не удар немецкой авиации, если бы орудия остались целы, если бы не пошли неприятельские танки... Все эти "если" открывались мне из отрывочных замечаний, из отдельных, услышанных мной фраз.

...Итак, в землянке нас оказалось четверо: капитан Ивнев, Скориков, Ходжиакбар и я.

* * *

Разговор в партизанском сарае... Мы взмостились на нары, сбитые из горбыля.

- Расскажи, как там было. - Чей-то вопрос был адресован человеку, которого я в полутьме сначала не заметил, но по шраму на щеке узнал: Мешко. Станислав потянулся к огню, метавшемуся в самодельной "буржуйке", быстро подкинул на ладони уголек, прикурил от него, примерился и отправил его снова в печурку.

Он глубоко, жадно затянулся и вовсе не спешил отвечать на вопрос. В неярком красноватом свете руки и лицо его казались вырезанными из твердого светлого дерева.

Все молчали, и в этом узком пространстве между плохо обструганными досками землянки казалось пусто без человеческого голоса. Лица застыли, как маски, и я почти физически уловил это тревожное состояние ожидания и угадал, что сейчас он заговорит...

- Как там было?.. - негромко, хрипло переспросил Мешко и снова глубоко затянулся, так что самокрутка, потрескивая, вспыхнула светло-оранжевым огнем, отразившимся в его глазах. - Лучше бы я не помнил этого, - сказал он в сердцах, но лицо его оставалось неподвижным. - Лучше бы забыть все, что было после взятия немцами Окуниновского моста. Не слыхали про такой?

- Нет, вроде не знаем, - неуверенно пробасил некто в замусоленных до блеска ватных штанах.

- То-то и оно, - проговорил Станислав, - а я хорошо знаю... Не думали мы тогда, не гадали, что так быстро переправятся они через Днепр. Там даже и боя настоящего не было. Стояли артиллеристы на правом берегу, а когда подошли немецкие танки, у них не оказалось бронебойных снарядов. Открыли огонь шрапнелью, но танку шрапнель что лошади комариный укус. Вот и прошли они...

Мешко снова затянулся, умолк, задумался и как-то пристально смотрел на красную дверку печки, словно пытаясь прочесть там не ведомые никому слова.

- Вот и прошли они... - повторил он. - И пошли, и пошли...

- Что же дальше? - спросил тот же голос - и осекся.

- Дальше? Ты что же, не знаешь, что было дальше? Окружили они нас, замкнули кольцо. Что потом было - соображай. Теперь-то уж представить нетрудно, как можно воевать в окружении.

- А ты не паникуешь, брат? - спросил кто-то скороговоркой и сплюнул.

- Ты сам расскажи, если знаешь! - ответил Мешко. - Молчишь? Без паники мы в окружение попали, стояли насмерть. Но дело, как оказалось, не в этом.

- А в чем же?

- В умении воевать.

- Что же, по-твоему, выходит, давай прикинем...

- А мне нечего добавить к тому, что сказал, и прикидывать нечего. Я чудом жив остался и жизнью не дорожу после того, что видел. Разве дело во мне? Видел бы ты, что там было. Там товарищей моих немало осталось.

И потом он говорил медленно, тихо, с расстановкой, и, пока говорил, его никто не перебивал. Все чувствовали правду в его голосе, но не могли поверить словам. И во мне все сопротивлялось желанию поверить в услышанное. И за этим снова и снова рой вопросов, тревожных и беспощадных, и я думал о том, как трудно осознавать истину.

* * *

Помню ясный вечер с высоким небом, с какими-то утраченными запахами: то ли хвоя так пахла, то ли сено, то ли сама земля, присыпанная снегом, еще давала знать о себе.

И звезды... Где-то далеко-далеко звездная пыль могла превратиться в ничто - пламя могло давно угаснуть, и к нам шли последние, где-то уже оборвавшиеся сигналы бедствия.

Ближайшие к нам звезды горели ярко и спокойно. Даже человеческая жизнь кажется долгой по сравнению с запаздыванием лучей, посланных как доказательство несомненного их существования, подлинности.

В этот вечер появился мальчишка. Сначала он побывал у бородатого командира, потом капитан привел его в нашу землянку. Вместе мы быстро сладили топчан, и Кузнечик остался с нами пятым. Полное его имя - Володя Кузнецов - в отряде с первого же дня предали забвению.

Мне не хотелось спать. Оттого ли, что это был последний день раннего предзимья, или оттого, что после рассказа Кузнечика я еще продолжал мечтать, как бы поступил я, если бы... Если бы?! Странное мальчишеское заклинание, которое помогало мне держаться и думать о будущем.

...Кузнечик шел к партизанам. Наткнулся на немцев. Они гнали заложников в Михайловку, но на развилке полузанесенных снегом дорог выбрали окольный путь. Впереди слепо белели полукружия холмов.

- Ты есть пацайн! - на ломаном русском кричал офицер. - Отвечайт! Ты есть местни?

- Местный я, - подтвердил Володя.

- Показат дорога на Михайловка! - приказал офицер, и Володе показалось, что он пьян. - Зо, зо, Михайловка, так есть название.

Володя повел их к деревне. Слышно было, как немцы, сопровождавшие колонну, покрикивали:

- Бистро, бистро, рус!

По пути к деревне офицер протрезвел и спросил:

- Куда шел, мальчик?

- Я шел в свою деревню, - ответил Володя.

Ответ показался немцу удачным, и он отпустил Володю, подарив ему пачку сигарет.

- Есть подарок за работ, - пояснил он.

- Веселый офицер, - улыбнулся Володя, рассказывая эту историю. - Все время по дороге что-то лопотал своим, те за животы держались.

- Куда поместили заложников? - спросил капитан.

- В школу.

- Сколько немцев?

- Насчитал около двадцати.

- А в Михайловке до этого сколько было? - спросил Скориков.

- Около сотни, если не больше.

- Ясно? - спросил капитан. - Засиделись мы в лесу, как медведи в берлоге, не ровен час, шерстью обрастем...

РЕКА ПАМЯТИ

Резкие длинные тени обозначились на деревянном столе, на лавке, на земляном полу. Коптилка ярко вспыхнула, потом замигала и погасла. И я погрузился в сон...

Снился ветер над зеленым раздольем поля; трава была удивительно рослой, шершавой на ощупь; было тепло, ясно, но солнца не было видно. Как будто бы пряталось оно за высоким загривком холма, заросшего дикими голубыми травами и незнакомыми цветами. Сухие стебли касались моей шеи и подбородка. Я шел к вершине холма. Сильное ровное движение воздуха над моей головой я ощущал поднятыми ладонями. Чем ближе к вершине, тем реже становилась трава и тем звонче была песня ветра.