Александр Тюрин - В кругу друзей, или Повесть о тихом ужасе Страница 4

Мыслеобразы стали обволакивать его, образуя панорамный кинозал на одну персону. Летягин увидел заколотого тельца. Из глубины булькающей, как наваристый борщ, мглы вылетали и лопались пузыри, открывая грубые ноздри, ощеренные пасти, низкие морщинистые лбы и срезанные дегенеративные подбородки. Эти гнусные рожи изо всех своих подлых сил лезли к тельцу. Бодая друг друга, скуля от нетерпения, припадали к ране и ручейку, жадно хлебали и — утончались, светлели. Вырисовывались изящно очерченные носы и подбородки, гладкие лица, узкие алые губы. Летягин почувствовал, что некой частью и он находился там, в видении. Это было подобно включению штепселя в розетку. Он на одно мгновение поддался порыву, всего на одно мгновение, и…

Раздался звон, витрина разлетелась стеклянными брызгами.

— Давно пьешь? — спросил его в отделении лейтенант Батищев.

— Это какое-то недоразумение, я — Летягин Георгий Евстафьевич, никогда у вас, так сказать, на учете не стоял.

— Вот это и плохо, Георгий Ейвставич, вот это упущение с нашей стороны, — оживился лейтенант. — Взяли бы мы тебя на контроль раньше, сегодня бы ты не пытался у нас витрину разбить и, может, вообще находился в другом месте — Постой! Летягин, говоришь тебя зовут…

Медленно, но верно закрутились колеса, и телега лейтенантской памяти проследовала до остановок под названием «Потыкин» и «Азраилова». Так, Летягин, потыкинский дружок, грязнуля и хам, вредящий соседке миленькой пампушке Азраиловой…

— А чем был вызван ваш визит к Потыкину десятого сентября накануне его смерти? Неурегулированными денежными спорами? Поссорились ли вы в тот вечер?

Летягин испугался. Он пугался, пугался и вдруг понял, что пугаться дальше некуда. Страшно захотелось, чтобы боров лейтенант лежал полуживой тушей, как привидевшийся в витрине телец.

— Вы очень тонко ведете следствие, — внезапно заявил Летягин. — Это у вас, конечно, прирожденное. Как жаль, что ничего уголовного я не содеял и не могу дать проявиться вашему таланту в полной мере…

Летягин говорил и удивлялся: откуда в нем способности к лести и вранью? Порой он не находил новых фраз и повторял старые, но лейтенант только кивал, а потом и кивать перестал, а клюнул носом и замер. Летягин уже растерялся, гипнотический дар и поэзия заклинаний никогда не числились за ним, скорее, наоборот.

«Учтите, товарищ лейтенант угомонился ненадолго, но если сейчас немедленно сотворить, что велит ваша совесть, то он станет тихий и послушный на срок до трех недель, — сказал издалека, а может, изнутри, очень резонный голос. — А вокруг-то никого. Отличный момент».

«Цапай мента, цапай, пока не поздно», — возник еще один собеседник, весьма истеричный и злой.

«Кто вы такие?» — простодушно спросил Летягин.

«Мы и есть твоя совесть», — слаженным дуэтом ответили голоса.

Летягин всполошился — психзаболевание стремительно прогрессировало.

«Ты вооружен, ты отлично вооружен», — не отвязывался резонный голос.

А Летягина будто подхватила волна, покачала на себе, потом что-то полезло из челюстей, а язык вдруг стал пухнуть. Он ткнул пальцем себе в рот и чуть не оцарапался — длинные тонкие клыки уже оснастили его жевательно-кусательный аппарат. Опустив глаза, Летягин увидел, что его язык не только свисает ниже подбородка, но еще и заострился.

Страшное ночное видение переходило в разряд реальностей.

«Чудовищем быть грешно — лучше в тюрьму», — лихорадочно прикинул вспотевший Летягин.

«Может, лучше чудовищем — не накладно ведь. А там и до чудотворца один шаг. В тюрягу пусть другие топают, — сказал злой голос. — Однако ты опоздал…»

И действительно — лейтенант уже приходил в себя.

— Что это у вас там? — запинаясь и теряя пивной румянец, прошептал Батищев. — Да… подождите в коридоре…

Задержанный тут же испарился, а участковый пытался хоть вчерне разобраться с происшедшим, потирая виски впервые в жизни заболевшей головы.

Сидя в коридоре, Летягин мысленно беседовал со своей совестью. По договоренности один из ее голосов стал отзываться на кличку Резон, а второй довольствовался прозвищем Красноглаз.

«Раз вы возникли, так хотя бы не мешайте мне, — говорил Летягин, — все же вы не заморские генералы, а своя родная шизия».

«Кто мешает? — захлебнулся от возмущения Красноглаз. — Мы — твои маленькие друзья. Одни тебя и любим. Во-первых, с нами не пропадешь. Во-вторых, мы тебе всегда поможем. Особенно в этом деле».

«Каком еще деле?».

«А ты будто и не догадался. В деле употребления крови в пищу духовную и физическую.»

«Как это крови?» — обомлел Летягин.

«Сядь да покак», — нагрубил в первый раз Красноглаз.

«Домой вам возвращаться нельзя, — талдычил Резон. — Лейтенанта вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А там запросто оформят ордер на арест. Попадете в следственный изолятор и признаетесь во всем…»

«Что же делать?» — растерянно спросил Летягин.

«Для начала сходить в прокуратуру. Поинтересуйтесь там насчет… и вообще… Сейчас приемные часы, но народу в очереди не много.»

Помощник прокурора оказался молодой женщиной Екатериной Марковной.

Она улыбнулась Летягину, а потом спросила, состоит ли он на учете в психоневрологическом диспансере. Потом Екатерина Марковна, скорее по-докторски, чем по-прокурорски, стала успокаивать Летягина, просвещая насчет количества гражданских исков, связанных с ветшанием жилищного фонда. Когда еще дело до суда дойдет. И, вдруг проникнувшись доверием к милой прокурорше, Летягин рассказал, как у него отрастают клыки и язык, как участковый Батищев ему мокруху клеит, и под конец спросил, какие конституционные гарантии может получить гражданин, если у него лицо и туловище не всегда такие, как у всех.

— Я, конечно, не медик, — стала спешно закругляться Екатерина Марковна, провожая Летягина к дверям, — но мне кажется, вам надо просто лучше питаться. Заниматься спортом. Записаться в художественную самодеятельность, танцы, пение очень помогают. Или устроить личную жизнь, — последнее было сказано не без оттенка печали.

Она протянула узкую ладошку.

«Питаться, питаться… Смотри, какая у нее аппетитная шейка, — подначивал Красноглаз. — Это тебе не боров лейтенант. Согласись, привереда, с женским материалом работать и проще, и приятнее».

Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо того, чтобы пожать ее, застыл, боясь шевельнуться — будто его посадили на кол. Он изо всех сил пытался не поддаться дурному влиянию Красноглаза и Резона.

Екатерина Марковна приблизила к нему свое умное неравнодушное лицо и максимально убедительно сказала: