Георгий Гуревич - Инфра Дракона Страница 4

И представьте наше разочарование: чуть–чуть ошиблись наши астрономы. Они определили температуру поверхности в плюс десять градусов, оказалось — минус шесть. Газы там были в атмосфере: метан и аммиак, как на Юпитере, углекислый газ, как на Венере, много водорода и водяного пара — густые плотные облака. А под ними замерзший океан — лед, снежные поля, торосы. И толщина льда — десятки и сотни километров. Взрывами мы определяли.

Стоило лететь четырнадцать лет, чтобы увидеть обыкновенную арктическую ночь.

Дед был просто раздавлен. Последняя попытка сорвалась! Не сбылась мечта жизни!

Тогда и сложилось решение: посетить Инфру В тоже.

На первый взгляд кажется, что это естественно. Были рядом, как же не посетить. Но в космосе свой расчет, Там все зависит от топлива. На Земле топливо определяет путь — километры, в космосе только скорости. Тратят топливо не все время, а только при разгоне и торможении. Берут с собой чаще всего на два разгона и два торможения. Подойти ко второй Инфре — это означало задержать возвращение на три–четыре года. Не хотелось нам прибавлять лишние годы пути, но там, где тридцать лет жизни отдано, с тремя годами не считаешься. Никто не пожелал повернуться спиной к неизведанному миру.

Почти целый год ползли мы потихоньку от Инфры до Инфры. И опять черное пятнышко выросло, превратилось в угольно–черный круг. Снова затормозили мы, стали временным спутником, послали автоматический разведчик во тьму. Сами видим — на этот раз тьма не глухая. Зарницы то и дело — грозы в атмосфере. На экране видны контуры туч. Пришло по радио сообщение от автомата — температура воздуха плюс 24. Может быть, потому и ошиблись земные астрономы, что смешали лучи той ледяной Инфры и этой грозовой. Вышло в среднем плюс 10 — близко к истине.

Но что–то не учли мы в расчетах, и наша ракета–разведчик пропала, видимо, утонула. В последний момент разглядели мы на экране телевизора водяную гладь, крутые косые волны. Послали вторую ракету, эта облетела несколько раз вокруг Инфры. Видели мы тучи, видели дождь — прямой, не косой, как обычно на Земле. Ведь даже капли на Инфре тяжелее. Видели опять волны. Всюду море, только море, ни единого островка. И на экваторе океан и на полюсах океан. Льдов никаких. Это понятно. На Инфре тепло поступает изнутри, и климат там везде одинаковый — на полюсах не холоднее.

Ни материков, ни островов, хоть бы одна вулканическая вершина. Океан, океан, сплошной океан.

Столько в этом космосе неожиданностей, зря говорят — однообразие и скука. Ведь мы на что рассчитывали? Что на Инфрах, как на нашей Земле, есть океаны и суша. Разумные существа (а в душе мы все надеялись на встречу с разумными), естественно, могут развиваться только на суше. Океан мы собирались изучать, но только от берега — отплыть, спустить небольшую батисферу. И звездолет наш был приспособлен для посадки на твердую землю.

И вот Черный круг плывет по звездному бисеру — матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы через полчаса возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только ярче и узор их сложнее. Лишь в одном из них лишняя звезда, наше родное Солнце.

Но мы не смотрим на Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме — ни простым глазом, ни в телескоп.

— Так что же? — спрашивает Дед Чарушин. — Уходим?

В сотый и тысячный раз задается этот вопрос. Да, придется уйти, ничего не можем придумать. Так и этак прикидывали, не получается. Придется уйти, не узнав почти ничего.

— Тогда остается один выход, — говорит Дед. Мы смотрим на начальника с недоумением.

Айша первая понимает, о чем идет речь:

— Ни в коем случае, — кричит она. — Вы хотите спуститься в батисфере?

Мы заволновались. Спуститься в батисфере можно, вопрос в том, как вернуться. Автомат–разведчик взлететь не сумеет. Батисфера останется там навеки… и в ней человек.

— Мы не допустим, — настаивает Айша.

И Дед отвечает, пожимая плечами:

— Вы, Айша, пропитаны медицинскими предрассудками. Вам кажется, что человек имеет право умереть только от тяжелой болезни. У нас, космачей, свой счет жизни. Мы измеряем ее делами, а не годами.

— Ненужная жертвенность! — говорит Рахим. — Надо работать последовательно. Возвращаться на Землю, докладывать. Следующая экспедиция специально подготовится и изучит дно…

Следующая? Когда? Через тридцать лет? Толя Воронцов привстал было, хотел предложить себя. Галя ухватила его за рукав. Я настаивал на своей кандидатуре.

— Решение принято, — сказал Дед. — И не тратьте времени на пустые споры. Приказываю начать подготовку к спуску…

Шли последние приготовления, а нам все не верилось. Наступил вечер перед отлетом. Старый капитан распорядился устроить прощальный ужин, сам составил меню. Поставили любимую нашу пленку — хроникальный фильм «На улицах Москвы». Потом слушали музыку Бетховена — 9‑ю симфонию. Старик любил ее, потому что она бурная, к борьбе зовущая. Шампанское пили. Это целая проблема — в невесомой ракете пить шампанское, оно норовит в воздух уплыть. Потом песню пели. Наш космический гимн, неизвестно, кто его сочинил:

«Может быть, необходима вечность,Чтобы всю изведать бесконечностьИ до цели не успев дойти,Капитан покинет нас в пути,Но найдутся люди, если надо…»

Айша плакала и Галя плакала. А я охмелел немножко и спросил: «Неужели вам не страшно, Павел Александрович?» А он мне: «Радий дорогой, очень страшно и больше всего я боюсь, что зря я это все затеял. И не увижу я ничего, только черную воду…» А я за руки его схватил: «Павел Александрович, ведь и правда, может нет ничего. Отмените!..»

И вот нас пятеро. Молча со сжатыми губами стоим мы перед радио–рупором. Оттуда несется раскатистый грохот, свист, улюлюканье, завывание. Атмосфера Инфры насыщена электричеством, помехи то и дело.

Наконец, спокойный голос Чарушина прорывается сквозь гул помех. Наш Дед с нами. Знакомый хрипловатый бас звучит в кабине:

— Выключил прожектор, — говорит он. — Тьма не абсолютная. Все время зарницы и молнии, короткие и ветвистые. При вспышках видны тучи, плоские, как покрывало. На Юпитере такие же. По краям барашки. Воздух плотный и на границах воздушных потоков крутые вихри.

Помехи мешали. Выпадали слова и целые фразы. Потом стало слышно лучше.

— Воздух становится прозрачнее, — рассказывал Дед. — Вижу море. Лаково–черная поверхность. Невысокие волны, как бы рябь. Падаю медленно, воздух очень плотный. Тяжесть неимоверная, пошевелиться трудно. Как на ледниках Инфры. Даже языком ворочать тяжело.