Алексей Бабий - Психушка Страница 4

Ну ладно, решил я, Бубякины так Бубякины, и стал натягивать штаны.

Бубякин мне был смутно знаком. Наверное, по свадьбе.

— Кто там? — спросили из кухни.

— Да Любка пришла со своим пассием!

— С которым пассием?

— Ну, со вчерашним, с магнитофоном который! — пояснил Бубякин.

Меня это несколько покоробило. Во-первых, пассия, насколько я понимаю, женского рода. А во-вторых, большая буква тут принадлежала уже не мне: я был просто Любкиным пассием и, чтобы не путать меня с другими пассиями, мне привесили ярлычок «с магнитофоном». Дался же им этот магнитофон, в самом деле!

В общем, я затаил на Бубякина некоторую обиду и решил, что первым подраскрою скобки именно ему. Но Бубякин меня разочаровал: уж больно простой случай. Его серванты сияли хрусталем, а ковры лежали и висели даже в прихожей. Его книжные шкафы были забиты новенькими книгами, а на соседних полках сверкали наклейками бутылки: зарубежная классика (ром, бренди), полное собрание русской водки (а это еще та, по два восемьдесят семь, гордо сказал Бубякин), и ликеры, и коньяки, и сухие…

Кое-чем меня Бубякин все же удивил: например, коллекцией вырезок из «Крокодила». Все до единой карикатуры были про мещан. «Вот же зажрались, сволочи!» — говорил он осуждающе.

Но в основном это был классический обыватель, и нечего о нем распространяться, и ты, дорогой читатель, наверняка уже сказал свое слово: «Вот же зажрался, Бубякин!».

Да, но при чем тут психиатрия? А при том. Я понял, что очевидное бубякинское накопительство было именно манией. Просто раньше я считал это метафорой, а теперь понял, что это так на самом деле.

Со следующим диагнозом я провозился дольше. Тут было целое семейство со сложным наследственным маниакально-депрессивным психозом. (Откуда я знаю этакие слова, спросишь ты, читатель, и я искренне отвечу: из справочника фельдшера, изданного в Москве в 1975 году. Я позаимствовал его со скудной книжной полки моей Любаши и, запираясь время от времени в бубякинском туалете, черпал из него (из справочника) столь необходимые мне психиатрические познания).

Ох, уж эти Минуткины! Еще в самом начале, когда Бубякин показывал ослепительную спальню, они построились свиньей и прорвали заслон зрителей.

— Зина! — сказал Минуткин. — А ведь у нас кровать-то шире!

Бубякин, благостно улыбавшийся, занервничал и сказал:

— Не может быть!

— Может! — уверенно сказал зинин муж, доставая из кармана рулетку. И точно, двух сантиметров Бубякину не хватило.

При осмотре стеллажа Минуткина-младшая вдруг сказала не слишком тихо:

— Мама, а «Женщины в белом» у них нет!

— У вас нет «Женщины в белом»? — сладко посочувствовала Минуткина-старшая. — Потрясающая книга, я ее читала целых два раза!

Вот то-то и оно: в справочнике, на странице 429, об этом было сказано так: «Возникающие при маниакальном состоянии идеи величия носят обычно конкретный характер и заключаются в преувеличении собственных достоинств или занимаемого положения». Чем Минуткины и занимались неутомимо. Единственное впечатление, которое они вынесли из спальни — ширина кровати, а о бесконечных намеках на содержание «Женщины в белом» я уже не говорю. Кого-нибудь другого Бубякин, может быть, и сразил бы цветным телевизором, но Минуткин мигом достал рулетку и сказал, что у них хоть и черно-белый, но зато с экраном 61 сантиметр по диагонали против 51 бубякинского, на что Минуткина-старшая заметила, что напротив, 61 сантиметр плохо смотрелся бы в маленькой гостиной, так что у Бубякиных все нормально и им не стоит слишком расстраиваться.

Вот так-то, читатель! И если бы это были только Минуткины! Маниакально-депрессивный психоз был у каждого второго, ведь на странице 429 было сказано еще и вот что: «Наблюдается расторможение инстинктов, больные прожорливы, сексуальны».

Уж как жрали бубякинские гости, уж как жрали! Это уму было непостижимо, сколько они могли сожрать! Да и насчет сексуальности справочник как в воду глядел — взять хоть кабинет бубякинский, где, судя по всему, увлекались именно сексом групповым.

«Суждения носят поверхностный характер» — было написано в справочнике, и этот симптом я обнаружил едва ли не у каждого (кое-кто жрал молча). Значит, все, что говорил Ихний Шеф, было чистой правдой, но ничего веселого в этой правде не было, и с чего это я взял, что в микрорайоне, заселенном психами, будет очень весело?

Я слишком увлекся диагностикой и скоро оказался единственным трезвым во всей компании. На меня стали коситься, и для конспирации я выпил с соседом слева.

— Послушайте! — спросил я его. — Вы что же, каждый день — так?

— Чего — так? — спросил сосед.

— Ну, собираетесь?

— А как же! — сказал он. — Мы вообще дружно живем. У нас весь подъезд — как одна семья!

Ну-ну, подумал я, вспомнив бубякинский кабинет.

— Так вы что, и на работу не ходите?

— Ходим! — убежденно сказал сосед. — А как же — ходим! Человек есть общественное животное — вклад надо вносить, понял?

Ишь ты, подумал я. Хорошо излагает! И точно — сосед оказался молодым ученым. Не по возрасту, а по положению. Все ученые, которые не кандидаты — молодые.

Кандидат в кандидаты рассказал мне что-то невероятно научное — я слышал и про баланс сил, и про вероятность падения, и про точечное взаимодействие, и про расчет по принципу максимина. Но оказалось, что речь шла не о существе диссертации, а о политической обстановке вокруг ее защиты. Его Шеф боролся с Не-его Шефом… ну да ты, читатель, и сам знаешь, что к чему. И я слушал его, и утверждался в мысли, что передо мной дебил. Или даже имбецил. Ведь жизнь его регулировалась исключительно инстинктами, а все эти континуальные аксцессии были просто дебильскими ухищрениями, чтобы удовлетворять инстинкты было легче. Ведь я спросил его напрямую:

— Так зачем же защищаться, коли так?

— А сотенка?! — сказал он. — Нет, ты слушай, а в это время эта скотина Козенаки говорит на ученом совете…

Да, думал я, да ведь еще и расщепление сознания, то бишь шизофрения: он обзаведется приставкой, которая и будет действовать вместо него. А потом еще одной, и еще: доктор каких-то там наук, заслуженный дебил республики, лауреат научного общества олигофренов и прочая, и прочая; где же тут среднеарифметический И. И. Иванов? Пусть дебил — зато заслуженный, пусть олигофренов — зато лауреат…

(Тише, тише, дорогой мой среднеарифметический читатель! Все это не про тебя, успокойся! Ты забыл, что ли, что повесть эта — сугубо фантастическая и к действительности, а значит, и к тебе, никакого отношения не имеющая. Ведь я-то знаю, что ты занимаешься наукой из чистых побуждений — ты раздвигаешь границы познания; ты удовлетворяешь не инстинкты, а потребность в истине; ты строишь воздушные замки, чтобы поселить в них прогрессивное человечество; ты предпринимаешь усилия к тому, чтобы наша планета засиралась не столь быстрыми темпами; ну, в общем, ты беспокоишься исключительно о будущем цивилизации и никакими меркантильными соображениями не отягощен. Остынь, читатель!)