Андрей Столяров - Сад и канал Страница 4

Я, наверное, никогда не забуду эти страшные томительные часы. Уже с ночи — распаривало и невыносимо палило, ртуть в наружных термометрах доходила до тридцати, удушающие испарения поднимались из узких каналов, отстоявшаяся вода в них действительно — зацвела, мутный жар исходил от асфальта, стекла и камня, опустили листву до земли погибающие тополя, воздух был одуряющ и влажен — до полного изнеможения, нездоровое марево окутывало этажи, даже солнце к полудню вдруг стало — коричневого оттенка, и трехслойные появившиеся с утра облака прикрывали его, спускаясь все ниже и ниже над городом — перемешиваясь с испарениями и рождая белесую пелену: очертания улиц терялись в ней, как в тумане.

Я отчетливо помню, что почти всю дорогу Куриц молчал. Я тогда поначалу не обратил на это внимания. У него был «четыреста первый», притертый и крепкий «Москвич», и он вел его — резко и яростно, проскакивая перекрестки. Будто все свое раздражение вымещая на этом стареньком «Москвиче». Вероятно, тогда уже он догадывался, что именно происходит, и метался и мучился в поисках выхода из тупика, но возникшее у него озарение было настолько неправдоподобно, что он просто не мог поделиться им даже со мной, только бился, как бабочка о стекло, постепенно ослабевая и не в силах рассеять тот мрак, который надвигался на нас.

Потому, вероятно, и был он сегодня удручающе немногословен. Лишь когда мы свернули с горячей, придавленной к дну, оловянной Невы и подъехали к пандусу, опоясывающему библиотеку, он, внезапно затормозив и привалившись всем телом к рулю, сказал:

— Ты интересовался, кто же вас продает — так вот я выяснил. Понимаешь, я выяснил, кто вас действительно продает. Продает вас не кто-нибудь, а Леля Морошина. Да, красивая Леля, имейте это в виду. Я к тому говорю, что вы слишком ей доверяете…

Я уже вылезал из машины, но — так и сел. Потому что известие было воистину ошеломляющее.

Я, по-моему, даже не осознал его до конца.

— Леля?.. Леля Морошина?!.. Ни за что не поверю!..

Тогда Куриц, по-прежнему привалившись к рулю и по-прежнему глядя на серо-коричневый пыльный булыжник, по-собачьи вздохнул и спросил, не поворачивая головы:

— Слушай, Волков, я когда-нибудь — тебя обманывал?..

По фамилии он называл меня только, если был необычайно зол.

— Нет, — ответил я, чувствуя, как обрывается сердце.

— А ты помнишь какой-нибудь случай, чтоб я — поторопился сказать? Чтобы я ошибался, чтоб дал тебе неверные сведения?

Он был прав. Мне нечего было ему возразить. Я спросил его только:

— Откуда тебе известно?

Но глядящий в пространство, насупленный Куриц лишь дернул небритой щекой:

— Ты же знаешь, что я не засвечиваю своих источников. — И добавил — опять, по-собачьи протяжно — зевнув. — Собственно говоря, кому это теперь интересно?

Он был прав, вероятно, четыре тысячи раз. Но тогда я еще, к сожалению, не подозревал об этом. Я смотрел, как он разворачивается, махнув мне рукой — наскочив на поребрик, а потом едва не задев выступающий угол ограды. Громко стрельнула дымом отвислая выхлопная труба, запыленный «Москвич» подмигнул тормозными огнями и, опасно подрезав вдруг тронувшийся с остановки трамвай, серой жужелицей пронесся куда-то в сторону Невского. В непротертом овальном окне его я заметил пригнувшийся силуэт. Леня Куриц опаздывал на встречу с профессором. К сожалению, я тогда не знал, что они знакомы между собой. Впрочем, если б я даже и знал, все равно это вряд ли что-нибудь бы изменило. Поздно было вставать против мрака, который надвигался на нас. Мы тогда были очень растеряны и сбиты с толку. И, наверное, уже был упущен последний момент. Зверь проснулся, и темная кровь его — запылала. Сетка трещин уже появилась на площадях. Проступила трава, и начались перебои со связью. Электричество отключалось практически каждую ночь. Но тогда я не мог еще увязать это все в единое целое. Каждый факт мы рассматривали тогда — просто как факт. А к тому же сейчас мои мысли занимала Леля Морошина. Неужели она в самом деле тихонечко нас продает? Вот откуда у генерала Харлампиева такая уверенность. Вот откуда такая уверенность у генерала Сечко. Ведь на прошлой неделе они просто требовали ввести чрезвычайное положение. И при этом ссылались на сведения, которые не могли к ним попасть.

Я поднялся по низким широким ступенькам библиотеки. В мутных стеклах ее отражалась гнетущая духота. Тушка мертвого воробья распласталась под вазой, высеченной из гранита. Я подумал, что вижу упавшую птицу не в первый раз. Вообще непонятное что-то творится с обыкновенными воробьями. Словно сердце у них неожиданно разрывается на лету. Я подумал, что, может быть, стоит заняться еще и птицами. Все же — странный, загадочный, необъяснимый факт. Только кто ими будет серьезно и обстоятельно заниматься? Если рук не хватает и на обычную толкотню.

Духота, однако, была чудовищная. Даже стены из красного камня ничуть не смягчали ее. Я прошел через гулкие темные мрачно-пустынные залы. Одиноко белели стеклянные колпаки на столах. Кто сейчас ходит в библиотеки

— никто не ходит. Молодой, очень бледный, до прозелени, человек — в сюртучке, ощутимо спирающем его узкие плечи, оторвавшись весьма недовольно от разложенных книг, проглядел мой заказ и неприятно поморщился:

— Полагаю, что таких реквизитов в наличии нет…

— Полагаю, что — есть, — ответил я очень высокомерно.

Я уже научился, как надо вести себя с этими молодыми людьми. Да и он, наконец, разглядел на заказе шифр нашей Комиссии. И поэтому выгнул бесцветные брови:

— Один секунд…

И — исчез, только лампа горела над ветхими книгами. Я небрежно, как будто от скуки, придвинул одну из них. «О земных и воздушных иллюзиях» — значилось на обложке. Кожа. Розы тиснения. Восемнадцатый век.

Вот ведь как! Интересные книги они здесь читают. Я ведь именно это издание включил в свой заказ. Но вчера мне ответили, что — временно не выдается. Дескать — срок, реставрация, нет на хранении, и — вообще.

Я забарабанил пальцами по деревянной стойке. Мне ужасно не нравилось то, что происходило в последние дни. Разумеется, это могло быть естественным совпадением. И, однако ж, таких совпадений я не любил.

Что-то много у нас получается — якобы совпадений.

Между тем за огромными окнами библиотеки сгустился мрак. Абсолютный, непроницаемый — будто ночью. И его вдруг прорезал трепещущий медленный свет. Грозовая лиловость заполнила все помещение. Жутко прыгнули тени — от стульев, витрин и шкафов. И квадратные стекла, прогнувшись, задребезжали — вероятно, своей толщиной поглотив раскатившийся гром. Будто сыпали доски, но где-то — в большом отдалении. Мелкий всхлип вдруг донесся из-за стеллажей. И жестокий сквозняк пролистнул, подминая, страницы — вздернув в воздух закладку и вышвырнув ее в коридор.