Леонид Панасенко - Садовники Солнца Страница 4

— Заходите ко мне, — начал было Илья и тут же засмеялся, махнул рукой: — Впрочем, меня трудно застать дома. Браслет связи — надежнее. Мой индекс запоминается так…

Он скользил между сосен, иногда оглядывался и еще несколько раз видел неподвижную фигурку человека в коричневом старом свитере, прислонившегося к распахнутой двери своего одинокого жилища. Анатоль ничего не сказал на прощанье, даже рукой не помахал. Просто стоял и смотрел вослед. У Ильи перехватило дыхание, сердце сжала непонятная боль. Будто он не выполнил свой долг. Будто бросил больного. Одного. Среди мертвых снегов заповедника.

— Пошел вон! — замахнулся он лыжной палкой на гравилет, который вырулил к нему из-за деревьев.

Илья прибавил ходу. Он использовал каждый спуск, резко и сильно отталкиваясь палками, набирал все большую скорость. Уже ветер свистел в ушах, жгло в груди, а послушная серая тень гравилета все опережала его, как бы приглашая в кабину, пока Илья не сдался и не остановился.

Он выпрыгнул из гравилета, и тот, мигнув красными блюдцами бортовых огней, беззвучно взмыл вверх. Илья прищурился: после величия „зимних“ Карпат, после адовых глубин человеческого одиночества дремотная тишина аллей, синь бассейна и сияние солнца в стеклах верхних ярусов здания Школы показались нереальными и даже оскорбительными.

„Сердись на себя, неудачник, — подумал Илья, ускоряя шаг. — Когда ты был врачом, пусть обычным, но все-таки толковым хирургом, ты ни разу не терялся за операционным столом. А тут первый попавшийся эмоциональный всплеск чужой психики посчитал за причину депрессии. Все гораздо сложнее, мой мальчик. У Анатоля острый комплекс неполноценности. Несколько неудач плюс повышенная требовательность к себе, мнительность, а отсюда неверие в свои силы. Букетик, одним словом“.

Он толково и четко рассказал обо всем Ивану Антоновичу, которого нашел в глухом уголке лесопарка. Здесь росло несколько кустов медейского кактуса, и наставник ежедневно засыпал молодые побеги песком и гравием создавал привычные для растения жизненные трудности. По мере того, как рассказ Ильи близился к концу, старик все больше хмурился. Его морщинистое, бледноватое для южанина лицо налилось внутренним холодом и как бы застыло. Он отбросил лопату, тщательно вытер руки.

— Я ждал, что ты вернешься не раньше, чем через две-три недели, наконец сказал он и добавил, глядя Илье в глаза: — В лучшем случае.

— Иван Антонович, — Илья не мог понять, что рассердило наставника. Ведь я выяснил причины духовной аномалии Анатоля. Пусть в общих чертах… Главное, мы теперь знаем „болевые центры“ депрессии.

— И что дальше?

Вопрос был сложный, но Илья ответил уверенно и быстро:

— В принципе дозволено все: угроза для жизни… Однако мне не хотелось бы прибегать к радикальным методам лечения. Это может оскорбить, унизить Анатоля. Он сейчас особенно раним.

— Наконец-то ты подумал о методе, — Иван Антонович укоризненно покачал головой. — А когда брал с собой контур поливита, когда вскрывал чужую душу — тайком, без позволения, бесцеремонно, почему тогда не подумал о методе? О _наших_ методах! Разве ты не знаешь, что зондирование сознания может разрешить только совет Морали? И только в исключительных случаях.

— Вы же сами говорили, что это особый случай, — угрюмо заметил Илья. От Анатоля можно всего ждать. Он совсем запутался.

Старик поднял лопату.

— Не понимаю, — устало сказал он. — Не могу понять, как в тебе уживаются такие полярные качества. С одной стороны — блестящий ум, чуткое сердце, не сердце, а волшебный камертон, настроенный на все боли мира. С другой — нетерпение в мыслях и действиях, безрассудность и даже авантюризм. Вспомни, как ты доказывал „научность“ телекинеза. А идея вещания снов?! Да что говорить… Мог бы хоть Школу закончить без фокусов…

Илья подумал, что улететь лучше сегодня. Вечером или даже ночью. Но только не к ребятам. Им и без того нелегко — экзамены дело серьезное. Да и кто, собственно, виноват, что стрекоза потеряла одно крыло? Глупое, норовистое крыло… Дружба наша, конечно, проживет долго, но не будет, не будет отныне общей цели, а это означает разобщение душ. Это значит прощай, Стрекоза! Прощай… Что же делать? Может, поехать к сестре? Нет, она не поймет. Не поймет потери, не заметит крушения. Светлана — натура сильная, для нее Служба Солнца так и осталась студенческой игрой. Вы, говорит, вроде опекунов: неврастеников обхаживаете да детям сопли утираете… Нет, лучше я в путешествие отправлюсь. К своим секвойям. Расстыкую модуль и — вперед. Над городами и весями…

— Я все понял, Иван Антонович, — сказал Илья и не узнал свой голос. Значит, не суждено мне быть Садовником. Хорошо хоть, что инструменты сохранил. У меня и тут закавыка — люблю работать своим инструментом.

— Вот-вот. Тебе до сих пор мешают замашки хирурга. Поливит — еще полбеды, вы все им чересчур увлеклись. Славик, правда, светлая голова, учуял подвох в этой машинке, но мы сейчас не об этом… Беда в том, что ты и не искал других путей. Не пытался искать. Раз чужая душа — потемки, то ты решил и не утруждать себя особо. А теперь, я так понимаю, и вовсе умываешь руки?

— Иван Антонович, — взмолился Илья. — Ну, провалил я свой экзамен факт. Так что ж теперь — всю жизнь терзаться, что ли?

— Да, да, терзаться! — рассердился старик. — Ты думаешь, я отчислю тебя из Школы? Нет уж! Даю тебе, Ефремов, год. Иди и совершай подвиги, — старик хмыкнул. — Тоже мне Геракл.

Слова эти — неожиданные и радостные — озадачили Илью: наставник мало чтил современный способ общения, где владыкой была строгая логика и предельная ясность мысли. Речь его чаще всего напоминала овеществленный в словах поток сознания со всей его непоследовательностью и метафоричностью, запутанными улочками ассоциаций и кажущимися логическими тупиками. Тем не менее за изобразительными атрибутами, которыми охотно пользовался Иван Антонович, всегда чувствовалась прозрачная струя мысли. „Все ли я правильно понял?“ — подумал Илья.

— Мне что — сознательно искать эти самые… подвиги? — поинтересовался он.

Впервые за время тягостного разговора на лице старика мелькнула улыбка, и оно как бы немножко подтаяло.»

— Нет, конечно, — проворчал он. — Я пошутил. Что тебе делать весь год?.. Просто жить.

Над лесопарком разлилась знакомая мелодия.

— Сигнал ужина? — удивился наставник. — Заговорились мы. Недаром еще древние приметили, что неприятные разговоры длятся гораздо дольше приятных. Так что? Поужинаем позже вдвоем или не будем терять удовольствие?

— Общий стол. Конечно же, общий, — поспешно сказал Илья. Его потянуло к людям. Там уютный зал столовой, там неполированное светлое дерево и непридуманные улыбки.