Фриц Лейбер - Девушка с голодными глазами Страница 4

Оставшаяся часть моего рассказа поможет вам разобраться, почему я испытываю такой сильный, всеобъемлющий ужас. Но у меня еще есть теория, которая кое-что проясняет, хоть и касается одной из тех вещей, что находятся за "определенным пределом". Теория эта имеет отношение к Девушке, и сейчас я ее выдам вам в двух словах.

Вы знаете, как современная реклама заставляет всех людей плясать под свою дудочку. И вы знаете, что ныне психологи не столь скептически, как раньше, настроены по отношению к телепатии.

Добавьте сюда еще вот что. Предположим, что одинаковые желания миллионов людей сфокусировались на одном человеке с телепатическими способностями. Скажем, девушке, которую они сложили в своем воображении.

Представьте, что она знает самые потаенные неутоленные желания миллионов мужчин. Представьте, что она проникает в эти желания глубже, чем те, кто их испытывает; что она за похотью видит ненависть и желание смерти. Представьте, что она подгоняет себя под это целостное представление, одновременно оставаясь совершенно недоступной. Еще представьте неутоленные желания, которые, возможно, испытывает она в ответ...

...Однако, мы сильно уклонились от событий моего рассказа. А некоторые из них таковы, что им просто нельзя не верить. Как нельзя не верить деньгам. А мы делали деньги.

Помните, я собирался рассказать вам о ее странном отношении к деньгам. Так вот: я боялся, что она будет тянуть из меня как только сможет. Ведь она прижала меня к стенке своими условиями.

Но она не просила больше того, что ей полагалось по твердым расценкам. Позднее я заставил ее брать больше - целую кучу денег. Но она всегда принимала деньги с нескрываемым пренебрежением, как будто, выйдя из моего дома, собиралась сразу же вышвырнуть их на ближайшей помойке. Что она возможно и делала.

В любом случае, у меня появились деньги. Впервые за многие месяцы мне хватало на то, чтобы напиться, купить новую одежду и проехаться на такси. Я мог приударить за любой девчонкой, какую бы ни пожелал. Только выбирай. И я, конечно же, шел и выбирал...

Но сначала давайте я вам расскажу о папаше Мюнше.

Папаша Мюнш не был первым, кто попытался познакомиться с моей моделью, но, мне кажется, он был первым, кто действительно свихнулся от нее. У него менялось выражение глаз, когда он разглядывал ее фотографии. Оно становилось сентиментальным, благоговейным. Мамаша Мюнш умерла два года назад.

Он все хитро придумал. Выудил у меня кое-какие сведения, которые позволили ему прикинуть время ее прихода на съемки, и вот как-то утром, с грохотом протопав по лестнице, он ввалился ко мне в мастерскую за несколько минут до ее появления.

- Мне надо ее видеть, Дейв, - сказал он.

Я спорил с ним, подшучивал, объяснял ему, что он просто не представляет себе, насколько серьезно она относится к своим идиотским условиям, особо напирая на то, что он нас своим приходом без ножа режет. И к моему крайнему удивлению, я даже раскричался на него.

Он отнесся ко всему в несвойственной для него манере. Только повторял без конца:

- Дейв, мне надо ее видеть.

Внизу хлопнула дверь.

- Это она, - сказал я, понижая голос. - Вам надо уйти отсюда.

Он не уступал, и мне пришлось затолкать его в проявочную.

- И тихо там, - прошептал я. - Я скажу ей, что не могу работать сегодня.

Я понимал, что он попытается посмотреть на нее и, вероятно, вырвется наружу, но мне ничего больше не оставалось делать.

Я услышал ее шаги на четвертом этаже. Но в дверь она не вошла. Мне стало не по себе.

- Выгони эту задницу оттуда! - вдруг выкрикнула она из-за двери. Негромко, своим самым обычным голосом.

- Я поднимусь этажом выше, - сказала она. - И если эта толстопузая задница сейчас же не выметется на улицу, то больше никогда не получит ни одной моей фотографии, разве что ту, где я буду плевать в его дерьмовое пиво.

Папаша Мюнш, побледневший, вышел из проявочной. Покидая мастерскую, он даже не взглянул в мою сторону. Больше в моем присутствии он не смотрел на ее фотографии.

Ну, хватит о папаше Мюнше. Теперь я расскажу о себе. Я поговаривал с ней на данную тему, намекал и даже пытался приобнять ее.

Она убрала мою руку так, будто это была мокрая тряпка.

- Нет, малыш, - сказала она. - Мы на работе.

- А потом... - упорствовал я.

- Правила остаются в силе, - и она одарила меня, кажется, пятой улыбкой.

Трудно поверить, но она никогда ни на йоту не отступала от своей идиотской линии поведения. Мне запрещалось приставать к ней в мастерской - наша работа очень важная, а она любила ее, и поэтому отвлекаться не следовало. В другом месте мы встретиться не могли, а если бы я попытался разыскать ее, то нашим съемкам пришел бы конец, а вместе с ними пришел бы конец и гонорарам, а я же не настолько глуп, чтобы считать, будто мое фотографическое мастерство имело хоть какое-то отношение к гонорарам.

Конечно, я не был бы мужиком, если бы не пробовал еще и еще. Но все мои приставания с презрением отвергались, и улыбок больше не было.

Я изменился. Я вроде как тронулся и чувствовал легкость в голове - иногда мне даже казалось: еще чуть-чуть и мозги мои выскочат наружу. Я все время ей что-то рассказывал. О себе.

Я как будто постоянно бредил, но работе это совершенно не мешало. Я не обращал внимания на головокружение. Оно казалось естественным.

Обычно стою, и вдруг на мгновение прожектор превращается в лист раскаленного добела железа, или тени начинают напоминать скопища моли, или камера превращается в огромный черный углевоз. Но в следующее мгновение все опять приходит в норму.

По-моему, иногда я ее до смерти боялся. Она мне казалась самым ужасным человеком на свете. Но в остальное время...

И я говорил и говорил. Неважно, что я делал - подавал освещение, добивался позы, возился с аппаратурой или щелкал неважно, где находилась она - на подставке, за ширмой, в кресле с журналом - я болтал без умолку.

Я рассказал ей все о себе. Рассказал о моей первой девушке. Рассказал о велосипеде моего братца Боба. Рассказал о том, как однажды сбежал из дома на товарняке и какую трепку мне задал отец, когда я вернулся. Рассказал о морском путешествии в Южную Америку и синем ночном небе. Рассказал о Бетти. Рассказал о матери, умершей от рака. Рассказал, как меня избили в драке в аллее за баром. Рассказал о Милдред. Рассказал о моей первой проданной фотографии. Рассказал о том, как выглядит Чикаго, если на него смотреть из парусной лодки. Рассказал о моем самом продолжительном запое. Рассказал о "Марш-Мейсон". Рассказал о Гвен. Рассказал о том, как познакомился с папашей Мюншем. Рассказал о том, как я разыскивал ее. Рассказал о том, что испытывал в тот момент.