Виктория Угрюмова - Баллада о зонтике в клеточку Страница 4

Зато рядом с переполошенным аптекарем сидел длинный, востроносый призрак, немного похожий на Сирано де Бержерака.

- Николай Васильевич! - обрадовался князь и двинулся к гостю, таща за собой домовичка Васю. - А я Вас, голубчик, как раз вспоминал сегодня.

- По какому же поводу? - осведомился Гоголь, привставая.

- Чуден, говорю, Днепр при тихой погоде. Прав, говорю, был Николай Васильевич. И как это Вам такая светлая мысль в голову пришла?

- Чего же в ней светлого? - поморщился тот. - Лил дождь несколько дней к ряду, как сегодня - сильный такой, холодный, на улицу выходить тошно. Грязь, брызги, сюртук заляпает так, что после не отчистишь. И экпипажи, экипажи колесами грохочут и водой окатывают! Ну и на набережной тоска зеленая; тоже слякоти по колено, и в небе просвета не видать. А птица редкая куда-то летит, устало так; крылом машет, а в движении обреченность наблюдается - ровно говорит: "и зачем это все нужно?". Ну, тут и подумалось, что чуден Днепр при тихой погоде...

Вы лучше мне, князь, расскажите, как Царьград брали.

- А чего там брать было? - пожал плечами Аскольд. - Это, знаете, детская мечта и не более того. Был мальчишкой, наслушался сказок - все мы хотели тогда непременно разграбить Рим или Царьград. И когда такая возможность подвернулась, отказываться было грех. Как видите, зря. А теперь, тысячу-то с лишним лет спустя, и вовсе глупым кажется - куда нас понесло? За каким чертом?

- И не вспомнят! - подхватил неожиданно Вася, до сих пор хлебавший горячий чай из огромной чашки с пунцовыми и палевыми розами, чашки знаменитого майсеновского фарфора из тех, что нынче стоят по музеям и пылятся безо всякого дела.

Как любит вздыхать один музейный дух, из чашек пить надоть, а за стеклом ставить - большой грех; потому бездельная вещь вполне обезуметь может, как человек бездельный места себе в жизни не находит. Принятая теперь мода - замуровывать фарфор и хрусталь в гробоподобных монструозностях, называемых "стенками", чтобы доставать их оттуда бережно раза два в году к приходу самых почитаемых гостей, призраки считают проявлением полного неуважения человеков как к себе, так и к той вещи, с которой таким образом обращаются. Но теперь домовых, даже если и терпят в доме, то не расспрашивают, как жить, и подсказать эту нехитрую мыслишку нынче некому.

Все обернулись к тихому домовичку.

- Я сегодня по делам был на Козьем болотце, - горячо заговорил он. - Людей тьма! Кто бежит на почтамт, кто пытается сесть в троллейбус - теперь же и с этим у людей проблема. Палаток стоит - не сосчитать; газету продают, тут же и митингуют, тут же книгами приторговывают и фильмами. Да что я рассказываю - вы же сами знаете. И тут я подумал - ведь недавно, каких-то семь с половиной веков назад татары здесь по льду шли на Лядские ворота.

- А Вы это помните или слыхали от родственников? - вежливо поинтересовался Бунге.

- Помню, знамо помню. Я тогда в избушке жил, правее, вниз по ручью. Напугались мы, когда татары подошли; хозяева меня опять же забыли, совсем как нынешние - бежали; да я их понимаю. А потом я с деревьев глядел, как эти - кривоногие, лохматые, рожи плоские лопочут чего-то... А когда болото льдом пошло, они и полезли на приступ.

Вспомнил, и так жутко стало. Как две картинки разом вижу: вот троллейбус по улице ползет, а вот тут же, сверху татары идут толпой.

- Время - страшная вещь, - мягко сказала Обезьянинова. - Татар поглотило, эти самые троллейбусы поглотит. Вы пейте чай, господа. И рассказывайте - вот это вечное. Что у Вас новенького, князь?

- Зонтик, - ответил Аскольд.

- Что? - изумились призраки.

- Модный мужской зонтик; серый в мелкую темно-, светло-зеленую и голубовато-серую клеточку. Такой английский зонтик с деревянной полированной ручкой; годится как тросточка и весьма удобен, обстоятельно пояснил он. - Я его в прихожей оставил.

- Вы такой оригинал, князь, - всплеснула руками Обезьянинова. Она питала к Аскольду некую слабость, в которой сама себе боялась признаться. Бывший киевский владыка привлекал ее не столько благоприобретенными светскими манерами, сколько буйством и неукротимостью разбойничьего духа. Она была готова оправдать и его поход на Византию, и его взятие Киева, и все, что бы он ни задумал теперь. Захоти сейчас Аскольд отправиться со своими дружинами громить, скажем, Нью-Йорк, она бы и тому изобрела важную причину. - Зачем Вам зонтик, если дождь существует в ином измерении?

- Не знаю, - признался Аскольд. - От души подарок был. Я с одним эзотериком свел знакомство, занятный человек. И он подарил мне свой зонтик.

- Как романтично, - разулыбалась Обезьянинова.

Далее разговор вошел в привычное русло; немного обсудили политику Украинского правительства; изумились составу парламента; помузицировали. У Аскольда был тяжелый баритон и неплохой слух. Бунге подпевал слабым, "карманным" тенорком. В разгар вечера прибыл Ленечка Собинов, отчего-то в огромной песцовой шапке и в шубе, подбитой бобрами. Воротник шубы был покрыт тончайшей серебряной пеленой снега.

- Морозной пылью серебрится его бобровый воротник! - воскликнул Гоголь.

- Но ведь красиво! Правда красиво? Аскольд, признайтесь, что Вам понравилось! - Собинов вертелся в разные стороны, чтобы все его могли получше рассмотреть.

Князь подошел к певцу и облобызал его от души. С Собиновым его связывали самые теплые отношения: последний пел в опере Верстовского**, и потому стал близок Аскольду, хотя объективных причин и не было. Но, пути Господни неисповедимы. В этом привидения смогли убедиться на собственном опыте.

Домовичок Вася замер от восхищения. Он был заядлым театралом, и с этой целью сводил знакомства со всеми призраками опер, чтобы иметь возможность посещать премьеры. Наверное, и к соседским старушкам, которые имели к нему отдаленное отношение, он испытывал симпатию по причине сходства взглядов на этот вопрос. Иногда даже осчастливливал их билетами в Киевский оперный. Эти билеты оперный призрак Ахмет - в прошлом танцовщик при дворе какого-то турецкого султана - таскал у билетера. А еще он наловчился мастерски подделывать подписи всех администраторов, и иногда выписывал контрамарки.

Собинов шумно восторглася зонтиком.

- Подари, княже! - он тебе, как медведю ролики!

- И ничего, ездят косолапые, - отвечал на это Аскольд.

- Ну, как корове черкесское седло!

- Возможно, - соглашался князь. - Но он мне понадобится немного позже.

Спустя какое-то время Аскольд и Вася откланялись. Васе нужно было смотаться в "Молочный", а Аскольд решил его проводить с зонтиком дождь все еще лил, как из ведра.

Они спутились мимо бывшего Института благородных девиц на Крещатик. Благородные девицы, которым воспитание не позволяло кокетничать в открытую, отчаянно вздыхали при виде князя и завлекательно улыбались из-под вуалек. Но Аскольд был охвачен другой идеей. Недавно в Киеве объявили конкурс на лучший проект памятника, посвященный юбилею Независимости. Лучшие макеты выставлялись в Украинском доме (бывшим когда-то музеем лысого вождя), который старые киевляне и древние призраки недолюбливали, потому что при его строительстве была искалечена значительная часть Владимирской горки места уникального и самобытного. Однако с Украинским домом как-то свыклись, воспринимая его как неизбежное зло. Гораздо хуже обстояло дело с проектами памятника, который предполагалось поставить рядом с Институтом, прямо на Крещатике. Ознакомившись с экспозицией выставки, Аскольд решал, кому он станет являться в кошмарных снах первому. Кандидатур было много, и он хотел подключить к работе своих дружинников. Как всегда, и судьба позаботилась: на месте бывшего Козьего болота встретился им призрак джихангира.