Н Ляшко - Пятая камера Страница 4

- Чему тут удивляться? Слушай...

Следователь шуршит страницами и пересказывает "дело": он, Кривой, отравил собак и вывел четырех лошадей; на опушке его увидели охотники и погнались за ним;

у озера он броеил трех лошадей, на четвертой поскакал дальше, был ранен в ногу, упал с лошади и спрятался в хворост.

- Вот. Да и вообще промышлял ты лошадками.

- Да кому вы верите? А что покойник батюшка, дай им бог царство небесное, промышляли, так я тут не причина. Нет их в живых, они сами перед господом ответ будут держать. А на озеро охотиться я шел, слабость это моя.

- Ты ехал, а не шел. И ружья при тебе не было.

- Кинул. Я вить пужливый. Слышу-кричат, палят, затрясся-и давай бог ноги. Так, поди, и пропало ружье:

в пенек я его куда-то, в трухловину пихнул. Самый я безвинный! Ослобоните, вот как отблагодарю, право...

И Кривой опять подмигивает следователю:

- Вот истинный бог, я не постою, ничего не пожалею.

Следователь сердито спрашивает:

- Не хочешь сознаться?

- Правду говорю, как перед богом... вить, ваше благородие...

Кривой порывается упасть на колени. Следователь кричит, конвойный берет Кривого за локти и толкает в переднюю:

- Будет, будет тебе....

VIII

- Ну, что, помогла молитва?

Обрубок тоскливо машет рукой.

- Вот видишь, - соболезнует Узколоб. - Говорил я, возьми молитву у Кузьки и у надзирателя. Одна мимо, другая, гляди, зацепила бы.

- Значит, молитва надзирателя может помогать? - подбегает Кузька. -Пьет он нашу кровь, собакой стоит над нами, а молитва его может помогать?

- Я... да ты стой, я говорю, надо бы на случай взять...

- На случай! Тоже арестанты! Вы настоящих арестантов и не видали. И ты гляди у меня! - грозит Кузька Обрубку. -Не вертись. Какую молитву брал у меня?

- Известно, чего уж.

- Нет, ты стой. Ты говори. За ускорение дела брал?

Ага! Следователь дело закончил? А ты что, за семь фунтов сахару хотел выйти на волю? Я тебя насквозь вижу: не помогла, мол, молитва, платить не станут

- Заплачу, подавись!

- У меня глотка большая, а ты не заплати только...

- Трясусь весь.

- Трясись! Ну, трясись! -зеленеет Кузька и бьет Обрубка по уху. Трясись! Думаешь, карцера боюсь?

На, подхватывай!

Обрубок кидается на Кузьку. Арестанты спинами заслоняют волчок. Обрубок хочет схватить Кузьку, а тот извивается и наносит ему удар за ударом. Дверь вздрагивает, и все отбегают от нее:

Надзиратель распахивает дверь и вызывает Обрубка:

- Собирайся до суда на волю.

Избитый Обрубок хватает вещи, кричит:

- Кузька, до поверки передачу принесу! - и в пояс всем кланяется. Прощайте, братцы. Спасибо, Кузька!

- Повесься на своем спасибо!

- Не серчай, я живым духом.

Многие глядят на Кузьку и шепчутся:

- Вот ведь как, а?

- Смеялись, а молитва помогла...

Кузька притворяется злым и торжествующе думает:

"Ага, теперь я вас, чертей серых, постригу".

IX

Клочкова и Узколоба повели на суд, и камера нетерпеливо ждет их. У стены то и дело становится" кто-нибудь на колени, на его плечи подсаживают другого, и тот глядит через мутное окно на дорогу:

- Не-эт, не видно еще.

- Узнать бы, алой ли суд?

Под вечер в глубине коридора раздается:

- Ведут!

Все вскакивают и зовут Кузьку:

- Иди, ты скорей узнаешь.

- Эх, все труса празднуете!

Кузька взбирается на плечи, глядит на шагающую по дороге партию арестантов и качает головой:

- Не ладно что-то: носы повесили.

- Марш с окон! - от ворот кричит надзиратель.

- Лай, лай, в сторожа возьму, -лениво отзывается Кузька.

Скрипит калитка. Партия входит во двор, и из окон несется:

- Ну, как?

- Ванька, что?

- Полтора рот.

- Узколоб?

- Пять каторги.

- А бабы?

- По году тюрьмы.

- Святой, эй?

- Два с половиной арестантских рот.

- Спускай! - командует Кузька. - Никого не оправдали. По закону, значит. Ну, я хоть крал, а Клочков, Узколоб, Бурмистров? Чтоб им провалиться с законом вместе!

Арестанты подавленно разбирают пахнущий кашей кипяток. Похрустывает сахар, из чайников в чашки журчат бурые струйки. В нижнем этаже раздается удар молотка по наковальне. Арестанты настораживаются.

- Заковывают тех, кто каторгу получил, и нашего Узколоба.

Звенья кандалов дребезжат на наковальне. Лязг цепей с лестницы врывается в коридор и все ближе, ближе. Гремит дверь, входят Клочков и закованный Узколоб.

- С подарками к вам.

Узколоб улыбается и будто спрашивает: "Ну, хорош я?"

- А подкандальники и ремни где? - спрашивают его.

- Не дали, завтра, говорят.

- Эх, ты, а еще каторжник! А ты, святой, что?

- Да что, -разводит руками Клочков, -и меня господа к делу определили.

- Значит, чорт большую силу имеет?

- Тут ему самое разгулянье.

Клочков вздыхает.

- Пойдем чай пить, -берет его под-руку Кривой. - Не милуют нас. Пей, на вот бублик.

- Спасибо. Прямо самого себя жалко стало. Я им правду говорю, и они видят же, понимают, а сами в эту самую арестантскую роту. Это меря-то, старика, а? Образованные...

- Образованные! Пока учится и голодует, так такой чувствительный, по политике шибает, а выучился-хлоп! - он уже следователь, а там судья. Политику по боку, закон в зубы и душит, фамилии не спрашивает. Окрутит тебя, в могилу положит-не ворошись. Вот тебе и образованные.

Кузька и Лотошник учат Узколоба без шума ходить и бегать в кандалах и показывают, как легче сбить их с ног.

- Ладные браслеты, деляга носил их до тебя.

Кривой глядит на Узколоба, зябко проводит рукой по ноге и мотает головой:

- Вот вить. Был парень, а стало вон что. Вроде беглая собака с привязью.

- Э-э, не говори! - машет рукою Клочков. - До безвозможности мордуют.

Узколоб, лязгая кандалами, шагает к двери, стучит в нее и яростно кричит надзирателю:

- Как чего?! Сам не догадаешься! Не обедал я!..

В его брани еще нет переливов, ноги его смешно раскорячены, но многим ясно: он привыкнет к кандалам и будет дерзким, отчаянным. Лотошник с. любопытством вглядывается в него и пугает:

- Ты не очень-то кричи, а то в карцер говеть сведут.

Узколоб багровеет и бранит тех, кто строил карцер, кто его сторожит, кто верит в его силу, кто его боится.

Кузька одобрительно хлопает его по плечу:

- Правда, чорт их бери! Молодец!

Х

Тело Кривого ноет, пустая глазница дергается, будто глаз только вчера выбили. И все чаще суд представляется страшным чудовищем; стоит оно за грязными оврагами, среди домов, к нему подводят людей, оно захватывает п каменную пасть воров, честных, убийц, оклеветанных, перемалывает их, выбрасывает из себя и хрипит каждому вслед:

- Три года арестантских рот1 Двадцать лет каторги!