Вячеслав Назаров - Игра для смертных Страница 4

Голос Кларка вернул его к действительности.

— Словом, располагайтесь. Но учтите — штатных экспериментаторов у нас нет. Ребята выкручиваются сами. Вы работали в электронных лабораториях это очень хорошо. Значит, опыт у вас есть. Вам придется, кроме всего прочего, самому монтировать схемы, резать железо, варить, строгать, паять и так далее. Понимаю, что каменный век, но — увы…

Напряжение прошло. И как часто бывает, Дэвиду стало вдруг беспричинно весело.

— O'кей, шеф! Игра продолжается!

— Какая игра? — не понял Кларк.

— Большая, шеф. Большая!

И через десять минут, когда видавший виды красный горинговский «Хэппи», лихо накренясь, вылетел на поворот, Кларк сказал дочери:

— Странный парень, этот Горинг.

— Красивый, — сказала Мэгги.

Дог зевнул.

Дэвид работал исступленно. Тот ценный реактив, которым наделила его природа и который он привык расходовать по каплям, теперь пошел в дело полной мерой.

Это было почище гонок в Бирмингеме. Кларк, жизнерадостный и добродушный на отдыхе, буквально свирепел, когда дело не клеилось. Он носился по отделам, как раненый бык, и горе было тому, кто попадался ему на глаза. Трубным голосом он требовал «идей», обзывал сотрудников бездарями и цифроедами, расшвыривал папки с расчетами и, перевернув все вверх дном, уезжал на сутки, а то и больше, в Нью-Йорк, в музей Гугенхейма. Живопись его успокаивала, и он возвращался, тихий и виноватый, снова обходил отделы и извинялся, жалуясь на «старческий маразм». А на следующий день счетные машины снова выли от напряжения, и срочные задания от шефа сыпались, как из рога изобилия.

Такие дни в институте назывались «циклонами» и случались не так уж редко. При первых признаках «циклона» срабатывала «служба оповещения», проще говоря, первые жертвы спешили предупредить своих коллег, и сотрудники разбегались кто куда. Пустые кабинеты приводили Кларка в еще большую ярость, и он вымещал ее на папках с расчетами.

«Циклоны» были на руку Дэвиду. Как тень, шел он по следам бушующего шефа и собирал бумаги. Дома он сортировал их: нужные аккуратными стопками ставил на полки, ненужные — выбрасывал. Вскоре дома у него образовалась целая библиотека, о существовании которой не знал никто. Во время отъездов Кларка Горинг подолгу копался в ней, изучал, сравнивал с общими набросками, которые Кларк записал в его блокноте в день их первой встречи.

Еще с детства у него была страсть к жизнеописаниям великих полководцев древности, к их стратегическим замыслам. Он отдал ей дань и сейчас, в его домашнем сейфе появился внушительный журнал с загадочной надписью: «План «Электор». Журнал развития». На первой странице красовалась сложная схема геометрическая модель кларковской теории, где пустые кружочки означали пока еще неизвестные элементы конструкции, кружочки, наполовину заштрихованные красным — доказанные, но не проверенные экспериментально, красные доказанные и проверенные. Здесь же в журнале были схемы попроще, они напоминали графики шахматных партий — это были еженедельные анализы жизни самого Горинга, его достижений, промахов и действий, ликвидирующих промахи.

Словом, Горинг всегда был начеку. Кларк разбрасывался, метался, отступал и снова бросался в бой, как одержимый, а Горинг цепко «сидел на колесе», следил, считал, собирал обломки и ночами, запершись, заштриховывал красным очередной кружок.

Горингу надо было стать «незаменимым» для Кларка, и он настойчиво мозолил ему глаза даже во время «циклонов», стоически перенося взрывы кларковского темперамента. Кларк «приручался» с трудом, но дело шло на лад. Ведь никто лучше Горинга не знал всех извилин проделанной работы, а к прошлому приходилось возвращаться много раз.

Однажды Горинг проделал эксперимент. Он целую неделю не показывался в лаборатории, сказавшись больным. По институту пронесся «циклон», потом другой, но Кларку чего-то не хватало. Наконец он понял и явился к Дэвиду собственной персоной. Дэвид, внутренне торжествуя, ненатурально чихал и кашлял, а Кларк страдальчески скрипел стулом.

Совершенно неожиданно пришлись кстати записки покойного профессора Митчела. О них Горинг вспомнил, когда весь институт бился над проблемой поляризации времени в сверхплотных средах. Дрожащими пальцами Горинг перелистал исчерканные листы и прикусил губу — там было решение.

Он набросал это решение на листке блокнота на глазах у шефа, небрежно присев на край его стола. Кларк долго вертел листок в руках, потом встал и заявил торжественно:

— Я пригласил вас как математика, Горинг. Но я вижу, что до сих пор недооценивал вас. Вы — настоящий ученый, и будет несправедливо, если будущая теория будет носить только одно имя…

— Ну что вы, шеф. Я делаю, что могу. Меня вполне устраивает роль вашего помощника, — скромно потупил глаза Дэвид.

— Нет, не возражайте. Теория Кларка-Горинга! Ведь неплохо звучит, правда?

«Горинга-Кларка», — поправил мысленно Дэвид и церемонно поклонился, пряча заискрившиеся глаза.

Вначале Горинг пытался завязать дружбу с кем-либо из двадцати сотрудников Кларка, но из этого ничего не получилось. Большинство из них были люди по-кларковски одержимые, с головой ушедшие в свои проблемы и по-детски беспомощные во всем остальном. Они относились к Горингу ровно, без предубеждения, но и без особых эмоций. Они любили работу и умели уважать тех, кто работает. Кое-кто завидовал столь быстрому «вознесению» Горинга, но и они предпочитали помалкивать, видя явное расположение шефа к новому математику. Лучше всех были у Горинга отношения с оператором Старковским, да и то потому, что Кэрол занимал у него деньги.

Горинг жил в постоянном напряжении, один против всех, и только Мэгги, с которой они часто встречались, как-то скрашивала одиночество. Он не имел на этот счет никаких конкретных планов, хотя знал, что нравится девушке. Просто ему было приятно с ней. В ее присутствии он мог ослабить тиски, в которых держал себя, слегка приоткрыться, дурачась.

Так прошел год. Красные кружочки на схеме Горинга неудержимо ползли вверх, завоевывая белое пространство листа, все ближе и ближе подбираясь к большому «кружку X», в который должна скоро вписаться изящная, как у Эйнштейна, конечная формула Петли Времени.

Вечерами, смертельно усталый, он падал на тахту, не снимая ботинок, и курил, стряхивая пепел на ковер. Закрыв глаза, он перебирал все происшедшее за день и привычно анализировал каждую мелочь.

Пройдет несколько лет полемики и споров, и новая теория завоюет мир. Это неизбежно. И тогда будет все то, о чем сегодня можно только мечтать — и мировая слава, и власть, и деньги, и возможность жить открыто, без этих бесконечных оглядок, комбинаций, расчетов. Игра перейдет в блестящий, великолепный, стремительный эндшпиль. Еще несколько ходов — и жар-птица в руках…