Григорий Панченко - Спасти князя Страница 4

ГЛАВА II

...Говорят,что когда в одно из селений пришел

бродячий врач, за которым устало брели несколько

подростков, несших кто поклажу, кто короб с

лекарствами, один из молодых поселян подошел к нему

и предложил взять его в ученики, обещая хорошо

заплатить и быть покорным.

Но лекарь отказал ему, сказав, что, во-первых,

плата и покорность - не лучшее начало для

ученичества, а вовторых, для наставничества ему

отпущен в этом мире неполный год, а за это время

будущего врача обучить невозможно. Поселяне сочли

слова лекаря шуткой, ибо никто не может знать,

какие сроки ему отпущены. Тот возразил: никто не

ДОЛЖЕН этого знать. И удалился.

Это - Малый Врангалимен, Малая Варяжская Бухта. Есть еще просто Врангалимен. Но последнее название уже ведомо многим. И название, и место. Поэтому ни к чему нам туда заходить. Когда чужие глаза и уши прознают и про теперешнюю стоянку, мы уйдем и из нее, в какой-нибудь очередной Врангалимен - скажем, Новый. Никуда мы отсюда не уйдем. Никто. На берегах Эвксинского Понта многие заводи еще получат прозвища "Варяжского", заслуженно или незаслуженно. Но уже помимо нас. Это - здесь. Я не собираюсь идти на киевские земли - там сидят мои сыновья, стремительно мужающие волчата (ну, не мои - предшественник, к счастью, успел оставить свой хромосомный набор),- поэтому отпадает бой на порогах Днепра. Не собираюсь я и возвращаться "в греки", зимовать в летописном Беловодье (нет, кстати, там никакого Беловодья, просто не существует) - это будет воспринято как нарушение договора и вот тогда-то на нас обрушится вся мощь ромейского войска. Путь мой лежит в град Преславец, столицу Приморской Руси. Дальше он, путь этот, безостановочно проляжет по воде, так что если кто и осмелится потревожить наши лодьи, то уже никак не легкая степная конница. Значит - здесь. Удобнее момента не придумаешь. Суда лежат на берегу табуном морских змеев (деревяный стук доносится от них - меняют ломанные ребра-шпангауты), их враз не оснастить, не спихнуть...Люди измотаны многодневной греблей, они, конечно, не повалятся совсем уж беспечно, выставят часовых, да и прочие будут спать с мечем в изголовье - но все же, все же... И надежды никакой нет. Иначе уже прибыли бы, не тянули до последнего. Значит, не дошел Асклинд. Не дойдет, вернее. Правда, возможен другой вариант. Вовсе не обязательно в Шапури сейчас действительно находится пост. Могли его отменить: ведь известный мне план имеет четвертьвековую давность. Могли его снять: ведь Прекраснолицый поспеет (не поспеет!) уже вплотную к Завершению, ведь немногие решаются дождаться самого Завершения... Правда, Андрюшка как раз из таких (и я был из таких) - но он за эти годы мог изменить свои планы, даже изменить амплуа, а то и вовсе... И над моим посланием недоуменно сморщит лоб самый обычный, Обьективный раввин.. И еще один вариант возможен. Пост не снят, Асклинд не сгинул в пути, доставил пергамент по адресу и сотрудник Института - Андрей либо другой кто - прочел его. А вот об этом лучше не думать. Ни к чему. Да и бесполезно. Это - здесь... Дважды стукнул в тишине дубовый молот, потом - еще раз. И умолк - ночь подступила. Я лежу в глубокой золотой лохани и чувствую, как цепенящую мишцы усталость медленно растворяет нагретая вода. Не будь эта посудина из золота, я бы не решился открыто поместить ее в шатре своем: ванна - символ изнеженности (интересно, для чего она предназначалась прежними хозяевами - купались, крестили, подавали целиком зажаренную дичь?). А так, пожалуйста - не роскошь, а часть военной добычи. "...И Хлодвиг сказал, указывая на чашу: "Храбрейшие воители, дайте мне вне дележа вот этот прекрасный сосуд". И согласились с этим те, у кого был здравый смысл, но один легкомисленный и вспыльчивый воин с громким криком поднял секиру и разрубил чашу, промолвив: "Ничего из этого не получишь, кроме того, что полагается тебе по жребию". Все были поражены, но Хлодвиг промолчал, затаив в груди скрытую рану..." Да, промолчал. Но через год, на военном смотре, придрался к тому воину за небрежение к оружию - и взмахом своей секиры развалил ему череп от темени до зубов: "Так поступил ты с чашей!". Между нами полтысячи лет и тысячи километров, но сходна ситуация. Хлодвиг, предводитель франков, давших название стране - но сами они не французы и вообще не совсем еще народ, а разноплеменная воинская прослойка. Я же - предводитель русов (именно русов, приморских русов - не русских), которые... Предводитель... Мыла нет - вместо него комок пенящейся глины, пропитанный благованиями. И этой глиной, смывая вьевшийся пот, грязь и свечную копоть, меня натирают узкие девченочьи руки... - Повернись, мой повелитель, чтобы я могла отмыть тебе спину. Я поварачиваюсь. Глина пенясь, окутывает лопатки - от нее исходит тонкий аромат мирта, благородных смол, еще чего-то... Потом по спине проходится губка, мягко и нежно, но с рассчетливой, бережной силой... Конечно, бесполезно выговаривать ей за "повелителя", все равно будет звать так. Вот уже два года зовет - из тех почти четырех, что мы вместе. И раньше бы звала, да неведом был ей язык. Как это случилось? Тогда в Преславец как раз прибыл очередной торговый корабль - булат, шелка, невольники... Ну, шелк у них не брали вовсе: не к лицу он воинам, разве что сам я как-то, оттянув растерявшемуся купцу пояс штанов,под дружный хохот кметей сыпанул туда горсть золота, цену шелкового плата и тут же порвал надвое драгоценную ткань, обернул в нее ступни ног. И, присев, чтобы надеть сапоги поверх обмоток, различил в невольничей толпе лицо. А различив, задержал на нем взгляд. И все, ничего более. Когда я под вечер пришел в оружейную, где ночевал с ближней дружиной, я сперва удивился перемене - отгородили мое ложе занавесью из шкур. Только одернув эту занавес, я увидел и понял. Увидел. Понял. Ценный товар молодые рабыни, завозят их даже из самых дальних краев - из земель ципьских, с берегов Черного моря... Настолько ценный, что им не клеймят тела и даже не бесчестят дорогой - девы стоят больше. Кто-то проследил за моим взглядом, прочел мысль, невысказанную мысль, в которой я сам себе не признался. Швырнул ли проследивший торговцу пригоршню монет, как я - или приставил к горлу острограное железо? Это неважно. Важно то, что она ждала меня, сидя на ложе-скамье под развешенным в ряд оружием. И из одежды на ней оставалась только цветная лента в волосах... Девочка это была, даже не девушка - вряд ли больше четырнадцати. Сейчас она тоже по нашим меркам совершеннолетней не считается. А здесь в этом возрасте уже можно иметь сына или вести счет убитых тобой людей на десятки. Раньше вступают в жизнь. Раньше и выходят. (По каким "нашим" меркам, дубина?! Забудь, забудь об этом, нечего бередить!). Ох и пожалел: наверно, проследивший-за-взглядом о своем поступке!. Еле заметно, паутинным касанием, ее пальцы гладят длинный рубец - с такой осторожностью, будто это все еще зияющая рана. Нет, в битве я не поварачивался спиной, просто сверху, из крепостной бойницы низверглось копье, глубоко вспоров мышцы вдоль хребта. И не выжить бы - но она знала целебные травы и знала, как сшивать шелковиной живую плоть. "Точки жизни", нажим на которые способствует лечению тоже были ей ведомы - кто научил, когда успел? Не знаю, не говорили мы о прошлом, словно не было его. Словно жизнь наша началась с той ночи. Ночи Одернутого Занавеса. ...Тогда я опустился на волчий мех рядом с ней, обнял за вздрогнувшие плечи и до утра сидел, щекоча дыханием ухо, шептал слова, непонятные ей, не запомнившиеся мне, но ласковые, успакаивающие. Вокруг разноголосо храпели воины (спят или прислушиваются?) - и ничего у нас не было в ту ночь. И в следующую ночь не было, хоть я и перебрался из оружейной в шатер (зароптали дружиннички, один даже шутку скабрезную отпустил - но не договорил ее, шутку, ибо нелегко шутить с челюстью разбитой...). Я мог уже позволить себе такие штуки в хлодвиговом духе - мог, да не очень, не безоговорочно. Поэтому назавтра, благо как раз штурм предстоял (ничего себе - "благо"!), я весь бой был в первом ряду, первым же ступил на первую осадную лестницу, своим примером одушевляя... Ну и нарвался - на копейщика справного, рукастого. (Интересно, настоящий князь, из Обьективности - с ним бы как? Он навряд ли бы Звездочку внимания удостоил: иной стандарт красоты, не для десятого века, тот дурень именно по этому поводу прохаживаться начал - начал и подавился своими зубами... Впрочем, раз не взглянул - значит, и незачем ему было так на рожон лезть, престиж свой подтверждая. Стало быть, не встретил его тот копейный бросок, не возникла нужда в искусном лекаре. Ну да, все правильно. Бесполезное это дело - Время на ошибках ловить). Жар был, липкая муть, по углам толклись живые тени - и вдруг все как-то разом прекратилось. Я осторожно повернулся на бок - подживающая рана тоненьким уколом напомнила о себе, но и только - и увидел перед собой ее детское лицо, осунувшееся, с синевой под глазами. Она сразу заплакала, легко и как-то освобожденно. Обеими руками я осторожно притянул ее к себе, ощутил ее неловкие, непривычные обьятья - и никто не услышал ее вскрика... (Лишь потом я понял, что обернись дело иначе, разделила бы она со мной не ложе, а погребальный костер). - Сядь, мой повелитель. Струя прозрачной воды льется сверху. Потом тончайшая льняная простынь холодит чистую кожу. И уже не в воспоминаниях, а наяву она шагнула ко мне. Я принимаю в себя птичью хрупкость ее тела - и вот я забыл о том, кто я и откуда, забыл о вплотную подступившей гибели, да и вообще обо всем забыл...