Кирилл Берендеев - Дом в Коптевском переулке Страница 4

Наконец, мозг мой воспротивился, восстал и изгнал мучителей. Обессилев, я рухнул на скамеечку автобусной остановки.

Видно мой вид, мои жесты и блуждающий взгляд были столь пугающи, что женщина, стоявшая подле, поспешила отойти от меня, скрыться за стенкой остановки, точно боясь заразиться моими видениями.

Когда пелена спала и зрение очистилось, и я стал узнавать пейзаж, то поневоле удивился увиденному. И к удивлению моему тотчас примешалось облегчение и невыразимое желание сбросить, стряхнуть, скинуть обрушившуюся на меня тяжесть последних часов.

Я будто заново обрел утраченные силы. И бросился к ближайшему дому, дому, в котором жил когда-то давно, жил не один, а теперь, изредка, вновь посещаю его, возвращаюсь в знакомую квартиру, встречаюсь с его хозяйкой и не всегда тороплюсь уходить. К дому Веры.

Она была у себя - о, счастье, о, радость! - только что пришла и собиралась поужинать.

Она выслушала меня, мои сбивчивые сумбурные речи, мои вздохи и вскрики, мои укоры непонятно кому и обвинения непонятно в чем, сомнения и обещания, проклятья и благословения, выслушала всего меня, как когда-то очень давно; спокойно, но и со вниманием глядя поверх головы, и не спуская глаз с этой точки, лишь изредка кивая в такт окончанию фраз и совсем редко говоря свое обыкновенное: "да-да, понимаю". Выслушала и долго молчала, все так же, не отрываясь от выбранной точки, точно притягивала та ее неумолимо. Затем сказала тихо, я едва слышал ее, и в то же время внятно, так что я не мог не понять произносимых ею слов и интонации, с коей они произнесены были:

- Значит, ты излечился от своей болезни.

Не зная, что сказать ей на это, я просто подтвердил ее слова:

- Да... наверное.

- Это хорошо, - сказала она. - Очень хорошо. Я и не ожидала, что все закончится так просто и... так быстро... что вообще хоть когда-то закончится.

И, помолчав, добавила совсем уже тихо:

- Это счастье.

Я не понял, что она мне говорит, я мало что осознавал в те минуты. Но видел странное: удивительное смешение счастья и боли на ее лице. Точно Вера, наконец, дала выход переживаниям, что невыразимо долго, из года в год, копились у нее под сердцем, и теперь они, едва я завершил свои тягостные сумбурные речи, покинули ее навсегда.

Я спросил ее об этих своих мыслях; неосторожно и неумело, мои помыслы в те минуты касались лишь меня одного. Исчезновение места обитания Андрея, да и самого хозяина вместе с собственным домом занимало мысли мои без остатка, все, что происходило в это время вокруг так или иначе я пытался связать только с таинственным происшествием, все слова Веры и все ее взгляды я оценивал только так. И оттого не понимал и половины, из происходившего на самом деле, в реальности, что была отгорожена от меня ширмой моих сиюминутных восприятий.

Вера ничего не ответила на мои сбивчивые, полубредовые вопросы, она вздохнула глубоко, подобно человеку, решившемуся войти в ледяную воду и пробующему ее пальцами ног, и поднялась со стула. Решимость наполняла ее с каждым новым словом, каждым новым движением.

- Поедем к тебе, - буквально приказала она, и я повиновался ей беспрекословно, в глубине души все же терзаясь множеством вопросов, не находивших ни слов, ни образов для выхода. И потому как не мог я их ни сказать, ни показать, мне оставалось лишь медлить, изобретая причину, помогшую бы прорваться на свет хотя бы одному из их великого множества.

Потому я не спешил, она же, напротив, торопилась, говоря, что должна обернуться туда и обратно, что у нас, она подчеркивала это сочетание "у нас", не так много времени. Я спросил ее об этом, что даст промедление, или что отнимет оно, Вера же либо не знала сама, либо не хотела ответить и лишь торопила меня.

Я снова спросил ее разрешения остаться переночевать с нею, и снова получил согласие. Всякая мысль о том, что я останусь наедине с пустотой маленькой квартирки на окраине города, ужасала и терзала меня невыносимо, а потому, всякий раз, когда мысль об этом пронзала мое сознание, мне жизненно необходимо было любое подтверждение того, что я не останусь наедине с собой.

Вера ни словом не упомянула Андрея, за все время нашего разговора и наших торопливых сборов. Меж тем он точно присутствовал рядом с нами, невидимый и неощутимый ничем, кроме иррационального осознания самого этого факта, и эта неощутимость моего лучшего друга мучила меня и поминутно возвращала к пустоте своей квартиры, куда направлялись мы по причине, известной лишь самой Вере. Да, быть может еще, и самому Андрею. Я лишь мог надеяться, что эта причина связана с его исчезновением, причина, которую я, по прихоти судьбы или ее злой усмешки, не заметил в собственном доме.

Полчаса едва минули, а мы уже были у порога моей квартиры. Вера прошла в комнату первой, я задержался на пороге, отыскивая в темноте выключатель, дабы изгнать страхи и окружить себя и ее спасительным коконом света.

Она подошла к зеркалу, принялась что-то искать в подзеркальнике; за все это время она не произнесла и единого слова. И, наконец, нашла. Открыла средний ящичек и вынула оттуда какую-то белую коробочку.

Странно, но до сей поры я не замечал, что в подзеркальнике наличествует средний ящичек. Все время он был заперт на ключ, сам же ключ торчал в замке и, кажется, никогда не покидал своего обиталища. Я никак не мог оторвать взгляд от руки Веры, с такой изумительной легкостию изменивший привычный мне, отлаженный порядок мироздания и открывший в нем неведомые до сего дня вещи, о существовании которых я, проживший в этой квартире восемь с половиной лет безвылазно и всякий предмет обстановки знавший и ощущавший одними лишь кончиками пальцев, иной раз не прибегая к незаменимым услугам зрения, я обставивший комнату собственноручно, не подозревал вовсе. Чтобы убедиться в истинности происшедшего на моих глазах, мне пришлось снова прибегнуть к тактильным ощущениям, к помощи пальцев, - я осторожно потрогал новообретенный ящичек, с трудом заставляя себя верить в его непреложную реальность.

Ящичек был отперт, Вера извлекла из него сверток, вначале показавшийся мне белой коробочкой и подала мне; опять же без единого слова.

- Что это? - спросил я, тревожно разглядывая сверток и никак не решаясь его вскрыть. Вера сделала движение ко мне, но подходить не стала, лишь произнесла короткое: "вскрывай!".

Узел не развязывался, я сорвал веревку и, не в силах сдержать волнение, принялся разрывать бумажную обертку.

Внутри были бумаги и фотографии. В глазах рябило, ни сразу, а спустя минуту или более, я смог прочесть заглавия документов, что держал в руках. Свидетельство о смерти, копия медицинского заключения, справка из морга, копии каких-то протоколов с места происшествия, две газетных вырезки, уже потемневшие от времени, бумага с Введенского кладбища с указанием номера участка и захоронения, снимки, должно быть, оттуда: серый могильный камень с золотой надписью, несколько человек вокруг. Одни старики, лишь в сторонке темноволосый молодой человек в твидовом костюме не по размеру, вне себя от горя, смотрит не на камеру, а на собственные руки, сложенные ладонями кверху, точно молится. На другом снимке он уже поднял голову, рядом с ним оказалась девушка, его ровесница.