Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов» Страница 40

Второй раз за этот вечер Монтикьяри заставал кого-то за необычным и даже недозволенным занятием. И ведь ни когда раньше Каронес не задерживался так поздно на работе.

Бесшумно ступая по толстому ковру, Монтикьяри приблизился к Каронесу, стал у него за спиной и, подавшись вперед, из-за его плеча взглянул, что за доклад или инструкцию сочиняет профессор. Вот что он прочел:

О, немой светоч, как тихо ты из-за темных кулис металлозаводов восходишь!

Волшебная лампа фей, зерцало безмолвного камня. Как долог путь до тебя — вся жизнь!

И я, усталый, смотрю вокруг и вижу, как высвечивают твои лучи нашу бедность.

Таинственный и чистый мир полнолуния, царство вещей духовной силы…

Тут рука немезиды, то есть министра, опустилась на плечо Каронеса:

«Профессор, вы — и вдруг такое?!»

Тот, оцепенев от испуга, промычал что-то нечленораздельное.

«Профессор, вы — и вдруг такое?!» Но в этот момент зазвонил телефон в соседнем кабинете, потом где-то дальше — в глубине коридора. Затем третий, четвертый… И тут в уснувшем здании таинственным образом пробудилась жизнь, словно сотни людей, прятавшихся в шкафах и за пыльными шторами, дождались наконец сигнала. Послышался звук крадущихся шагов, все вокруг огласилось нарастающим ропотом. Потом стали слышны чьи-то уже отчетливые голоса, призывы, короткие приказания, хлопанье дверьми, топот бегущих людей, отдаленный грохот…

Распахнув дверь, Монтикьяри выглянул на террасу. В окружавшем министерство саду непонятным образом погас ли все фонари. От этого лунный свет стал еще более ярким и тревожным. Два или три человека с горящими факелами в руках пробежали по залитым белым светом аллеям. Потом промчался на коне юноша в развевающемся красном плаще. И вот по обеим сторонам центрального балкона стали двое военных в парадной форме и со сверкающими саблями. Вот они вскинули свои сабли к небу. Нет, это не сабли, а фанфары. И серебряный, удивительной красоты трубный глас разнесся и повис, будто арка, над людскими толпами.

Монтикьяри не нужны были никакие пояснения, чтобы понять: это революция, его министерство низложено.

Курьерский поезд

«Это твой поезд?»

«Мой».

Паровоз, стоявший под закопченным навесом перрона, был страшен, словно разъяренный бык, бьющий копытом в ожидании, когда наконец можно будет сорваться с места.

«Ты едешь на этом поезде?» — спросили меня. Просто жутко становилось от яростного клокотания пара, со свистом вырывавшегося из щелей.

«На этом», — ответил я. «А куда?» Я назвал свой конечный пункт. Никогда раньше я не упоминал о нем, даже в беседе с друзьями, скорее всего из скромности. Заманчивый адрес, высокий, высочайший предел. У меня не хватит смелости и сейчас написать это слово.

А тогда на меня смотрели кто гневно, как на нахала, кто с издевкой, как на безумца, кто с состраданием, как на человека, живущего иллюзиями. А кто просто посмеялся надо мной. Прыжок — и я в вагоне. Открыв окно, я стал искать лица друзей. Ни одной собаки!

Ну давай, мой поезд, трогай, не будем терять ни минуты, лети, мчись во весь опор! Синьор машинист, прошу вас, не жалейте угля, поддайте жару своему Левиафану. Послышалось пыхтение сдвинувшегося с места паровоза, вздрогнули вагоны, опоры навеса одна за другой медленно поплыли мимо меня. Потом пошли дома, дома, фабрики, газгольдеры, крыши, дома, дома, заводские трубы, подворотни, дома, дома, деревья, огородики, дома, тук-тук, тук-тук, луга, поля, облака, плывущие по свободному небу! Вперед, машинист, давай жми вовсю!

Господи, как же мы мчались! При такой скорости, думал я, ничего не стоит добраться до станции № 1, потом — 2, потом — 3, 4 и, наконец, до 5-й, последней, а там — победа! Довольный, я смотрел, как за окном телеграфные провода сначала медленно опускались, опускались, потом — раз и подскакивали до прежнего уровня — значит, пронесся мимо еще один столб. А скорость все увеличивалась. Но напротив меня на красном бархатном диване сидели два синьора, по лицам которых можно было понять, что уж в поездах-то они разбираются; а они почему-то все время поглядывали на часы и, качая головой, недовольно ворчали.

Я человек вообще-то стеснительный, но тут набрался на конец смелости и спросил: «Если мой вопрос не покажется вам нескромным, синьоры, скажите, чем вы так недовольны?»

«Мы недовольны, — ответил мне тот, который выглядел постарше, — что этот чертов поезд идет недостаточно быстро. Если так плестись, мы прибудем на место с огромным опозданием».

Я ничего не сказал, но подумал: «Людям никогда не угодишь; ведь наш поезд просто поражает своей энергией и безотказностью, он могуч, как тигр, и мчится с такой скоростью, какой ни одному поезду еще никогда, наверное, не доводилось развивать; ох уж эти вечно ноющие пассажиры!»

Между тем поля по обеим сторонам колеи стремительно проносились мимо, и пространство, оставшееся позади, все увеличивалось. Так что на станцию № 1 мы прибыли вроде бы даже раньше, чем я рассчитывал. Правда, взглянув на часы, я убедился, что мы идем точно по расписанию. Здесь в соответствии с планами я должен был встретиться с инженером Моффином по одному очень важному делу. Выскочив из вагона, я поспешил, как было условлено, в ресторан первого класса, где меня уже действительно ждал Моффин. Он только что отобедал.

Я поздоровался и подсел к нему, но он и виду не подал, что помнит о нашем деле; завел разговор о погоде и прочих пустяках, словно в его распоряжении еще уйма времени. Прошло добрых десять минут (а до отправления поезда оставалось лишь семь), прежде чем он вытащил наконец из кожаной папки необходимые бумаги. Тут он заметил, что я поглядываю на часы.

«Вы, кажется, спешите, молодой человек? — спросил он не без иронии. — А мне, честно говоря, не по душе вести дела, когда меня подгоняют…»

«Вы совершенно правы, уважаемый синьор инженер, — осмелился возразить я, — но через несколько минут отходит мой поезд, и…»

«Коли так, — сказал он, собирая листки энергичными движениями, — коли так, мне жаль, мне чрезвычайно жаль, но нам придется поговорить об этом деле как-нибудь в другой раз, когда вы, милостивый государь, будете посвободнее». И он поднялся.

«Простите, — пролепетал я, — моей вины здесь нет. Видите ли, поезд…»

«Неважно, неважно», — сказал он и улыбнулся с чувством превосходства.

Я едва успел вскочить на подножку уже тронувшегося вагона. «Ничего не поделаешь! — сказал я себе. — Отложим это дело до другого раза. Главное — не сбиваться с курса».

Мы неслись через поля, и телеграфные провода по-прежнему дергались вверх-вниз в своих эпилептических конвульсиях, все чаще попадались бесконечные луга и все реже — дома, потому что двигались мы к северу, а эти расходящиеся веером земли, как известно, пустынны и таинственны.