Уильям Бартон - Бунт обреченных Страница 40

Женщина, неподвижно лежа рядом со мной, слушала, затаив дыхание. В моем повествовании присутствовало все: подготовки, смерть, наложницы, жители покоренных планет.

Я рассказал ей о Безоблачных горах, и глаза Алике засверкали в ночи она пыталась представить себе эту планету. Я говорил о бесчисленных мертвых туземцах, лежащих в ряд, словно солдаты в строю, и видел, как в глазах женщины промелькнуло сожаление и они наполнились слезами.

Моя подруга слушала рассказ о том, как однажды мы приземлились на планете, очень похожей на Землю, и сожгли дотла все города из бетона и стали.

Я пытался рассказать о мгновении, когда я стоял перед огромной толпой безоружных гуманоидов такой грозный, похожий на бога или демона в своем черном скафандре, а они смотрели на меня огромными, печальными, карими глазами. Наверно, это были взрослые особи, неизвестно, правда, мужского или женского пола. Среди них я потом обнаружил совсем маленьких, очевидно, детей. Некоторые из этих созданий хранили гробовое молчание, другие издавали мягкие, тихие звуки, может, плач отчаяния и горя.

Прочитав приказ, сверив его с донесениями с мест, я сжег пленников бластером, наблюдая, как они, охваченные огнем, извиваются, падают, чернеют и умирают. Их пепел потом упадет на поля, и на благодатной удобренной почве вырастут роскошные цветы.

Я хотел рассказать об этом, но не смог найти подходящих слов. Алике хотелось услышать рассказы о красоте и великолепии других миров и величественной славе солдат; ей надоела ограниченность и скудность родной планеты; ей хотелось услышать о том, что я был счастлив там, среди звезд.

Пытаясь разобраться в своих чувствах, я размышлял, стыдно ли мне за ложь или нет, но не мог ответить. Что же такое стыд? Я обнял женщину, и мы, улыбаясь, так и уснули. За окном занималась заря, бросая первые индиговые всполохи на мрачное, черное небо…

Проснувшись днем, когда солнечные лучи, пройдя сквозь открытое окно, царственно расположились в комнате, мы встали, приняли вместе душ. Остальные члены моего семейства, должно быть, поднялись уже давно и занимались своими делами. Когда мы, обнявшись, стояли под душем, я думал о матери, находящейся внизу. Она, скорее всего, была зла. Может, даже плакала. Но сейчас, при свете солнца, под струей прохладной воды, держа Алике в объятиях, весь в мыле и счастливый, я не очень-то заботился о чувствах матери.

Оказалось, что все давно ушли, все, кроме Лэнка, который составил нам компанию, когда мы пили вкусный горячий кофе. Моя подруга почему-то вела себя очень скромно, застенчиво, опустив глаза и краснея. Это делало ее гораздо моложе. Та Алике, которую я знал двадцать лет назад, очень походила на нее.

Лэнк, казалось, не обращал на это никакого внимания. После того как мы покончили с кофе и полакомились фруктами, остатками курицы с уже зачерствевшим хлебом, он отвез нас в Дурхейм, где оставил одних на платформе. По дороге — мы ехали по разбитому шоссе — Алике сидела, прижавшись ко мне, и молчала. За всю дорогу брат не произнес ни слова, не разу не глянул через плечо. Наверно, думал, что мы дурачимся. Восточно-западная, северо-американская железная дорога была построена над шоссе А-40, что возвели в последней трети двадцатого столетия во время индустриального бума после II-й мировой войны.

В середине XXI века его реконструировали, отделав твердым пластиком, затем над шоссе выстроили монорельсовую дорогу. Частные машины вплоть до Вторжения тоже ездили по нему. За несколько месяцев до моего отъезда этим шоссе и монорельсовой дорогой вновь начали пользоваться.

Сидя в вагоне и глядя вниз, я видел хорошо сохранившуюся, в состоянии гораздо лучшем, чем шоссе N85 или местные маршруты вроде 15-501, дорогу.

Чешуйчатое красное-покрытие не поддавалось влиянию погоды и собиралось, очевидно, простоять еще миллион лет. Конечно, ведь по нему никто не ездил.

Да, и если только захватчики-господа не решат уничтожить его.

Может, они когда-нибудь и решатся на такой шаг.

Вдоль дороги жили люди. Я видел жалкие лачуги, временные домики, палатки, кое-где встречались не тронутые ни временем, ни огнем хруффов строения, возведенные еще до Вторжения. Одно поселение было даже отгорожено забором, поверху была натянута колючая проволока, две огромных черных собаки сидели во дворе. Около грядки с розами копалась толстая чернокожая женщина.

Я обратил на это внимание Алике, когда мы проезжали мимо. Посмотрев на эту картину, она проговорила:

— Трудно сказать, кому этот дом принадлежит. Скорее всего, какому-нибудь надсмотрщику или наблюдателю. Некоторые из них живут очень хорошо.

Надсмотрщики, наблюдатели… Какие странные прозвища или профессии. Я не собирался вникать в социальную инфраструктуру Земли, так как не думал оставаться здесь надолго. А та женщина во дворе?

Кто она наблюдатель или наемная рабочая?

Проезжая к востоку от Дурхейма, мы во все глаза смотрели на дикий виноградник, разросшийся на огромной территории. Раньше здесь находился университет РТИ, но от него осталась лишь вывеска, стоящая на еле державшихся покосившихся столбах: «Планетарная торговая зона N93».

Там, где прежде располагался Морисвилль, теперь была пустая, очищенная от обломков земля, несколько десятков квадратных миль сельскохозяйственных угодий, засаженных различными злаками, разделенными лесопосадками. Совершенно очевидно, что урожай выращивался с соблюдением всех правил. Склоны холма были тщательно распаханы.

Повсюду виднелись многочисленные белые домики, однако никакой техники не наблюдалось. Животных, впрочем, тоже. Зато над посевами чернели блестевшие от пота спины чернокожих рабочих. Одно поле было вспахано и удобрено навозом — вероятно, подготовлено к посеву каких-то сельскохозяйственных культур. Я уже забыл, когда в этих краях наступает сезон сбора урожая. Раньше на это просто не обращал внимания.

Плуг тащила бригада плотных мужчин. Охрану поля и рабочих несли вооруженные саанаэ, рассеявшиеся по всей территории, в своих белых одеяниях и огромных соломенных шляпах на головах. Хочу сказать, что в своих одеждах они смотрелись довольно глупо. Некоторые из саанаэ имели напарников загорелых людей в белых шортах и белых длинных носках, доходящих до колена. Кое-кто из людей носил белые рубашки — наверно, женщины.

Никто из них не походил на латиноамериканцев.

Скорее всего, они были чистокровными испанцами, но на таком расстоянии было трудно сказать наверняка. Мы уже прибыли на плато Пьедмонт, проехав местность, которую с полным правом можно было назвать тропической. Думаю, местные власти правильно поступили, не послав европейцев, то есть белых людей, на полевые работы. Они наверняка бы умерли под палящими лучами солнца.