Джеймс Уайт - Звездный хирург Страница 40

– Доктор, – обратился к Конвею старший команды, – по-моему, я чокнулся. Мои ребята говорят, что такой твари им до сих пор не попадалось. Они хотят, чтобы вы посмотрели на нее. Знаете, обломки все одинаковы. Сдается мне, мы выудили вражеский корабль.

Шесть из семи частичек сознания Конвея не содержали каких-либо воспоминаний о войне, так что седьмая, его собственная, оказалась в меньшинстве. Впрочем, этическая сторона вопроса может подождать. Конвей быстро огляделся и сказал:

– Доставьте его на двести сороковой уровень, палата семь.

Обзаведясь мнемограммами, Конвей был вынужден беспомощно наблюдать, как пациентов, состояние которых требует вмешательства по крайней мере старшего врача, оперируют усталые до изнеможения, но преисполненные рвения существа, не обладающие необходимой квалификацией. Они сделали все, что было в их силах, однако Конвея неоднократно подмывало оттолкнуть их и взяться за скальпель самому, но он сдерживался, напоминал себе и получал напоминания от Приликлы и остальных, что его обязанность – заботиться о госпитале в целом, а не об одном конкретном пациенте. Но теперь он чувствовал, что вправе забыть об организационных хлопотах и снова стать врачом. Раз такие существа прежде на лечение не поступали, требовать от О'Мары их мнемограмму бессмысленно. Даже если существо придет в сознание, положение не изменится, ибо система трансляторов мертва. Но Конвей не собирался отказываться от своего решения.

Палата семь примыкала к отделению, где келгианский врач с помощью Мэрчисон творил чудеса с ФГЛИ, ХЦХЛ и землянами, поэтому Конвей пригласил коллег присутствовать на операции. Он присвоил новоприбывшему раненому классификацию ТРЛХ, рассмотрев особенности его строения через прозрачный скафандр, который к тому же был очень гибким. Если бы он был пожестче, раны пациента оказались бы менее серьезными, но тогда взрыв не перекрутил бы его, а разодрал на мелкие кусочки. Конвей просверлил в скафандре крошечную дырочку, взял образец воздуха и загерметизировал отверстие, а потом вложил колбу с образцом в анализатор.

– А я-то полагала, что хуже ХЦХЛ не бывает, – сказала Мэрчисон, когда он показал ей результат анализа. – Ну что ж, если надо, то воспроизведем.

– Да, пожалуйста, – ответил Конвей.

Они облачились в защитные костюмы, обычные скафандры для низкой гравитации, только их рукава заканчивались специальными перчатками, которые облегали руки словно вторая кожа. Подождав, пока палату заполнит смесь, которой дышал пациент, Конвей начал вырезать последнего из его скафандра. На спине у ТРЛХ имелся тонкий панцирь, который слегка загибался книзу и в известной степени предохранял брюхо. Четыре толстых односуставных лапы, голова с роговой оболочкой и четырьмя манипуляторами, два глубоко посаженных глаза и два рта, из уголка одного из них струйкой стекала кровь. Должно быть, ТРЛХ несколько раз ударило о металлическую поверхность. Конвей насчитал шесть трещин в панцире, причем в одном месте кости проникли в плоть, и рана сильно кровоточила. Конвей просветил тело пациента ренгеноскопом и дал знак приступать. Не то чтобы он ощущал себя готовым к операции, но медлить было нельзя – ТРЛХ истекал кровью.

Расположение внутренних органов существа показалось диковинным и собственному сознанию Конвея, и сознаниям шести личностей, с которыми он делил свой мозг. Однако мнемограмма ХЦХЛ снабдила его сведениями о возможном метаболизме созданий, дышащих столь ядовитой смесью, мелфианская мнемограмма позволила определить метод обработки лопнувшего панциря, а мнемограммы ФГЛИ, ДБЛФ, ГЛНО и ААЦЛ наделили Конвея дополнительным врачебным опытом. Впрочем, они не столько помогали, сколько мешали, то и дело кричали: «Осторожно!», и тогда Конвей замирал в неподвижности, ибо руки ему не повиновались. Теперь он пользовался не только языковыми данными, и потому справляться с посторонним влиянием становилось все сложнее. На него нахлынули многообразные переживания, умопомрачительные ощущения, отвратительные кошмары. Они накладывались друг на друга, смешивались, сливались и образовывали нечто совсем уже невообразимое.

«Главное, – твердил себе Конвей, – не забывать, что это всего лишь мнемограммы.»

Но он смертельно устал и чувствовал, что его рассудок мало-помалу поддается инопланетному помешательству. Бесчисленные воспоминания накатывали на него приливной волной – стыдливые воспоминаньица, в большинстве своем связанные с сексом, таким невероятным и чудовищно инопланетным, что Конвей едва сдерживал рвущийся из горла крик. Он сообразил вдруг, что стоит согнувшись, словно его пригибает к полу тяжелый груз. На локоть его легла рука Мэрчисон.

– Что с вами? – спросила девушка встревоженно. – Вам плохо?

Конвей покачал головой – молча, ибо не сумел подыскать нужных слов на своем родном языке, окинул её взглядом и отвернулся, сохранив в памяти облик Мэрчисон, тот облик, в котором она виделась ему, а не келгианину, мелфианину или тралтану. Он заметил в её глазах страх за себя и нашел в себе силы обрадоваться. Его порой тоже посещали довольно предосудительные мысли, которые тем не менее, были обычными человеческими мыслями, и вот сейчас он ухватился за них и овладел собой ровно настолько, насколько ему понадобилось, чтобы завершить операцию. Внезапно мозг его будто раскололся на семь частей, и он провалился в бездну семи различных преисподних. Он не запомнил того, что вытворяло в тот миг его тело, он не воспринимал окружающего и не сознавал, что Мэрчисон вытаскивает его из палаты. Девушка крепко обняла Конвея, не давая ему шевельнуться, а Приликла, подвергая опасности свое хрупкое тельце, сделал другу укол, окончательно лишивший того сознания.

22

Конвей очнулся под звонок интеркома в своей собственной, милой и до боли знакомой каюте. Он чувствовал себя отдохнувшим и голодным, голова была ясной, а на руке, которой он откинул одеяло, имелось, как и положено, пять розовых пальцев. Неожиданно он ощутил некую странность, которая на мгновение сбила его с толку. В госпитале было непривычно тихо.

– Чтобы избавить вас от необходимости приставать ко мне с расспросами, – донесся из интеркома усталый голос О'Мары, – скажу сразу: вы пробыли без сознания два дня. Атака закончилась, если быть точным, вчера на ранней вахте, и с тех пор не возобновлялась, так что у меня было время вдоволь налюбоваться на вашу героическую физиономию. Ради вашего же блага вас погрузили в гипнотический сон и стерли все воспоминания, поэтому можете не волноваться, что вечно будете испытывать ко мне чувство признательности. Как настроение?

– Отличное, – воскликнул Конвей. – Я не... Моя голова кажется мне такой просторной!