Георгий Гуревич - Месторождение времени Страница 40

А Гхор был молод, стал молод, и говорил не стесняясь. Он намекнул, что Ксан-историк не разбирается в точпых науках. И еще он сказал, что Ксан-старик жаждет покоя и покою готов пожертвовать тысячу жизней. Это было клеветой и отчасти страшной истиной. Действительно, если всеобщую ратозапись отложить на полгода, за это время умрут многие, в том числе и та тысяча, которую можно было бы спасти. Но ведь именно сам Гхор предлагал растянуть переходный период на полвека и предлагал отдать смерти девяносто девять процентов людей, а Ксана упрекал, что он жертвует тысячу-другую избранников.

И Ксан поднялся было, чтобы ответить, но боль заполнила грудь, комок поднялся к горлу, и Ксан не стал возражать. Подумал: «Стоит ли? Надо ли произносить речь для самозащиты? Это несолидно, в Совете Планеты даже неприлично. Тень, наброшенная Гхором, коварна, но призрачна. При внимательном чтении люди разберутся». Сказал только:

— Спор записан. Люди продумают, проголосуют…

Выдавил слова и сел в кресло с широко открытым ртом, стараясь проглотить комок, мешающий дышать. Сел и услышал:

— …чисто экономический вопрос, — говорил Гхор.

Это был ловкий процедурный ход. Ксан-то понял в одно мгновение. При всеобщем голосовании Земля высказалась бы за всеобщее оживление, конечно. Но экономические вопросы решали избранники планеты. И Гхор обращался к избранникам («каждый внесет в список троих»): о себе позаботьтесь сначала. Ксана упрекал в неверии к людям, а сам играл на слабой струнке эгоизма. До чего же он не уважал людей, этот одиночка, выросший в пустыне!

Ксан приподнял непослушное тело.

— Вы хитрите, Гхор! — выкрикнул он. — Хитрите!

Хотел еще добавить: «Не забывайте присягу!» Вступая в Совет Планеты, все они давали обещание: «Не для себя, не для семьи, не для друзей, не для родного города, не для языка и расы занимаю я место в Совете Планеты». Хотел напомнить — и не смог. Блестящая эмаль засверкала перед глазами. Потом набежала мгла серо-зеленого цвета с огненными кругами и погасла, все стало черным-черно.

Было тошно, так нестерпимо тошно, что жить и дышать не хотелось. Из черноты Ксан возвращался к эмалевому блеску, от блеска — назад в черноту. Иногда из слепого внешнего мира доносились слова. Ксан не видел ничего, но, в общем, знал, что его перенесли в соседнюю комнату, дают кислород, проясняющие пары, вводят в вену гормоны, к сердцу подсоединяют электродиктат. Потом он услышал озабоченный голос Гхора:

— Ратозапись! Срочно, немедленно!

Как раз в этот момент белая эмаль раскололась. Встревоженное лицо Гхора показалось словно в разбитом зеркале.

— Приходит в себя, — сказал Гхор. — Ксан! Вы слышите нас? Простите мою резкость. Я же не знал, что вы больны. Как можно быть таким неразумным? Отложили бы дискуссию.

А рукой показывал: «Давайте, давайте ратозапись!»

Гхор был огорчен, встревожен, пристыжен, испуган за Ксана, старался спасти его. Но вместе с тем где-то в самой глубине мозга, почти в подсознании Гхора, таилась мысль: «А себя Ксан разрешит спасти? Для себя сделает исключение?»

Едва ли Ксан понял это. А может быть, и понял. Во всяком случае, он произнес явственно:

— Если всем… Мне, если всем!

Это были его последние слова в жизни.

«Мне, если всем!»

ГЛАВА 10. ЖЕНА ВЕЛИКОГО ЧЕЛОВЕКА

Трудно быть женой великого человека.

У него великие мысли — ты должна их понимать. У него великие цели — ты обязана помогать. У него великие дела — ты вынуждена жертвовать собой, устраняться. И даже если ты сама совершила необыкновенное: вытащила любимого из могилы, все равно он не твой. Великий принадлежит человечеству.

Три недели была счастлива Лада в первой своей жизни, а во второй — дней десять. Десять дней они смотрели друг другу в глаза не отрываясь, потом Гхор начал отворачиваться. В зрачках его появилась пленка, ресницы превратились в шторки, думы заслонили любовь. Гхор ввязался в борьбу всемирного масштаба.

Спор о продлении жизни решался на выборах. Ведь Ксан умер, требовался новый председатель Совета. Две кандидатуры выдвинул Совет — Зарека и Гхора.

Гордая и встревоженная, радостная и неуверенная, Лада спрашивала себя, глядя в зеркало:

— Неужели ты будешь женой самого почетного человека планеты?

Она жадно читала газеты, взвешивала шансы. Учитель или муж? Муж или учитель?

Покойный Ксан говорил: «Народы выбирают главой представителя главной профессии века». Гхор — инженер, Зарек — врач. Вопрос в том, какое дело сейчас главное. Гхор — развитие ратомики, Зарек — продление жизни. Гхор — жизнь легкая, но короткая. Зарек — долгая, но трудная.

В своем кредо кандидата Зарек высказывается ясно: «Буду проводить план Ксана: всеобщее восстановление жизни через пять — восемь лет. Срок этот минимальный: необходим для строительства ратоклиник и для подготовки врачей-омолодителей. Потребуются усилия. Возможен призыв молодежи в строительство. Возможно временное увеличение рабочего дня. Все умершие в течение этого периода записываются, ратозаписи хранятся, оживление будет проводиться по очереди, в порядке дат смерти. До той поры немногочисленные объекты для клинических исследований будут отбираться по жребию.

Ясно!

Гхор тоже должен составить кредо. Но странное дело: так просто, в один вечер написался у него рассказ об общественных судах, а тут каждое слово подбирается с мучениями. Гхор уже не диктует, он по старинке пишет, перечеркивает, раздумывает над каждой строкой:

«Главное для меня — интересы человека».

Нет, не «интересы», а «благо».

Не «человека», а «человечества».

«…развивать ратомику как новую ступень в темпе прогресса… Главное: двигаться вперед, а не назад…»

— Туманно, — говорит Лада. — Что значит «двигаться вперед, а не назад»?..

Гхор разъясняет:

— У нас четырехчасовой рабочий день. Зарек повернет к семичасовому — в прошлое. Строителей будет больше, меньше воспитателей, меньше мастеров моды и красоты, меньше заботы о человеке. И вообще: продление жизни — это замедление темпа развития. Остаются те же люди, повторяются и повторяются. Те же вкусы, те же интересы. Растет косность, тормозится научный поиск.

— Поняла. Вот и изложи все это.

Гхор улыбается:

— Святая наивность! Нельзя же сказать, что я противник всеобщего оживления.

— Как же это? В кредо нельзя сказать о своих взглядах?

— Милая Лада, есть правда, слишком жестокая для средних ушей. Средние люди не понимают отдаленной пользы. «Хочется» — для них главный довод. Их не заботит прогресс.

— А прогресс для чего?