Евгений Акуленко - Ротмистр Страница 41

— Ходу! Ходу! — понукал кучера Мурмылев. Капитан поминутно привставал на козлах и размахивал револьвером.

— Вы ба того, ваше благородие, — не выдержал Семидверный, — поаккуратнее! Пальнете еще, не приведи господь… На взмыленных лошадях примчались дозорные. Один зажимал рукой кровоточащий бок, другой баюкал простреленную руку.

— Стой! Нельзя туда!..

Раненые поведали, что застава перебита, а проход завалило камнями – взрывали, видать, порохом. На кордоне теперь засели турки, сколько их – неизвестно, а только на подступах простреливается каждая сажень и укрыться негде, "чисто бульвар". Ревин велел остановиться. Встали и идущие позади башибузуки. Уже не отряд – целая орда в полторы сотни сабель перегородила долину от края до края. Ревин рассматривал противника в бинокль. Многие всадники вместо более привычных местному населению фесок носили черные бараньи шапки, за что получили прозвище "карапапахи". Азербайджанцы, осетины, чечены мусульманской веры изъявили желание принять подданство турецкого султана из-за военных репрессий на Кавказе. Их не держали. Но, даже покинув "оскверненную гяурами землю", они продолжали тревожить набегами приграничные районы, разоряли поселения молокан и духоборов. Наивно полагать, что причиной тому служила священная война. Просто занимались они тем, чем привыкли: резали, грабили, жгли. Другого не умели.

— Вот так попали мы! — протянул кто-то. — Меж молотом и наковальней…

Ревин медлил, приказов никаких не отдавал, и внешне его состояние походило бы на замешательсто, если бы он не излучал собой полнейшее спокойствие.

— Я так понимаю, ротмистр, у нас два пути, — тревожно проговорил Мурмылев, — либо вперед, либо назад… И я все же склоняюсь к тому, чтобы вперед, через кордон… Попытать счастья… Ну, не молчите же вы!..

— Глядите-ка, хлопцы! Парламентеры!.. От воющей, сыплющей проклятиями оравы отделились трое всадников и неторопливо порысили навстречу казакам. Передний размахивал белой тряпицей.

— Не стрелять! — предупредил Ревин. Когда делегация приблизилась, удивленным взорам предстал не кто-нибудь, а генерал Алмазов собственной персоной, малость помятый, но держащийся с подчеркнутым достоинством, будто не в плену он, а на параде. Алмазов обдал Ревина ядовитым прищуром и гаркнул:

— Здорово, казачки!

Держа руки на карабинах, те нестройно ответили на приветствие, настороженно косясь на двоих рослых, хищно зыркающих по сторонам, бородачей за спиной генерала.

— Как служба?

Обстановка имела мало общего со строевым смотром, поэтому вопрос повис в воздухе. Но по-другому разговаривать с солдатами Алмазов не умел.

— Ничего себе служба, — за всех ответил Семидверный. — Идеть…

— Гм… Ну, вот что, ребятки… Сдавайте-ка оружие!.. Не то поляжете здесь все до одного…

— Эвона, — протянул Дураков, — отвоевались…

— Цыть! — Семидверный показал горнисту кулак. — Ишь, удумали!..

— Я повторяю, урядник! — Алмазов возвысил голос. — Сдать оружие, спешиться! Это приказ!

— У нас есть командир… Пущай он приказывает!..

— Ревин, — генерал выплюнул последнее слово, — за глупость и ротозейство мною от командования отстранен и будет отдан под суд!

— Уж не под суд ли турецкого султана? — усмехнулся Ревин.

— Вы забываетесь, ротмистр!..

— Нет, — Ревин покачал головой. — Ни на одну секунду. Приказ о сдаче боеспособного подразделения исполнен не будет!

— Перед вами – генерал! — Алмазов выпятил челюсть.

— Передо мной изменник и трус! И по законам военного времени я могу вас пристрелить на месте.

— Что?.. — Алмазов поперхнулся воздухом и, поймав на себе хмурые взгляды казаков, побледнел. — Я здесь, чтобы спасти ваши жизни! Как вы не понимаете? Там – полтораста головорезов, — забормотал он. — Это бессмысленно!..

— Довольно! — прервал генерала Ревин. — Возвращайтесь, — обратился он к двоим башибузукам произнес по-турецки, — и передайте мои условия. Вы выдвигаетесь навстречу пешим строем, без оружия, держа руки на виду. В этом случае вам сохранят жизнь. Те некоторое время удивленно таращились на Ревина, переглянулись и зашлись в приступе недоброго хохота. Бородатые, в шрамах от рубок, но не старые, они чувствовали свою силу и вели себя уверенно.

— Мы понимаем твой поганый язык, гяур! — один из парламентеров оскалил крупные белые зубы. — Через час, ты будешь на нем молить о смерти!

— Ты тоже понимаешь по-русски? — поинтересовался Ревин у второго.

— Лучше тебя!..

Грохнул выстрел. Первый абрек повалился на бок. Посредине его лба образовалось аккуратное пулевое отверстие. Ревин навел дымящийся револьвер на второго парламентера, негромко произнес:

— Для того чтобы передать мои слова достаточно одного из вас. Проваливай!

Бородач бешено сверкнул глазами и, ни слова не говоря, поскакал прочь. Следом потянулась лошадь, волоча мертвого седока, застрявшего ногой в стремени.

— Да вы же сумасшедший! — Алмазов сорвался на фальцет.

— Я вас не задерживаю, генерал! Вы можете убираться хоть обратно к туркам, хоть к дьяволу!.. Слушай меня все! Вперед не соваться, держать рубеж! Не давать обступить с боков!.. Семидверный, вы поняли?

— Точно так!

— Казаки! — закричал Ревин. — Я вам не врал никогда! Делай, как я сказал, и мы победим! Верите мне?

— Верим! Верим! — загудели со всех сторон. — Ну-ка, братцы, наляжем!..

Ветер донес эхо горна. И тотчас серая орава турецкой конницы колыхнулась и хлынула волной.

— Нас просто сметут, — покачал головой Мурмылев.

— Давай! — Ревин махнул двум казакам, отиравшимся подле кареты. Плашмя, подняв клубы пыли, ухнула наземь задняя стенка, явив миру шестиствольную картечницу Барановского, укрепленную внутри на треноге, и инженера Чупсового, изготовленного стрелять. На самом деле вольноопределяющийся инженер никуда уезжать не собирался. Он проделал с казаками весь нелегкий путь по просьбе Ревина, туда – открыто на телеге, и обратно, тайно, схоронившись в карете. С собой у инженера имелся запас воды и провизии, а для отправления естественных надобностей в днище проделали дыру. О "сюрпризе в ящике" знали немногие, — Семидверный и еще пара казаков, помогавших оборудовать передвижное стрелковое гнездо. Ревин надеялся, что в мире, где слухи разлетаются с быстротой хорошего скакуна, денежный сундук притянет башибузуков, как магнит железную стружку. Так оно и случилось. Вот только на "улов" в полтораста сабель никто, конечно, не рассчитывал.

Картечница ударила в упор, когда до сотрясавшей землю лавины всадников оставалось подать рукой. Некоторое время назад английский инженер по фамилии Гатлинг придумал прикрепить вокруг обыкновенного бревна шесть винтовочных стволов и приладил к своей конструкции предельно простой механизм заряжания, приводимый в действие вращением рукояти. Из-за этой рукояти изобретение, ставшее прообразом картечницы, и получило прозвище "мясорубка Гатлинга". Те несчастные, кому оказалось попасть под огонь "мясорубки", открыли в ее названии иной зловещий смысл. Поток в три-четыре сотни выстрелов за минуту перемалывал плоть не хуже железных шнеков. Передний строй турок превратился в решето, тела людей и лошадей соприкасались с землей уже будучи кровавой трухой. Винтовочные, большой пробивной силы пули прошивали навылет, разили дальше, прокалывая человеческую массу подобно острым шампурам, рикошетили от отвесных стен. Укрыться от свинцового дождя в узком ущелье было невозможно. Задние, не успев поворотить лошадей, летели кубарем, множа груду мертвых тел. На мгновение разящий грохот скорострелки смолк, то меняли опустошенный патронный ящик, и вновь раздался, подхваченный эхом. Патронов инженер не жалел. Комплект в две тысячи винтовочных выстрелов тайно позаимствовали из обоза, обставив оное обстоятельство, как очередной ночной набег. Уцелевшие поворотили назад, спасаясь бегством, но тщетно. Пули били в спину, косили свой кровавый урожай. Лишь опустошив второй ящик, картечница замолчала. Стрелок отер закопченный лоб, смахнул пот, заливавший глаза. Над обагренной землей слался дым, окутывая груды тел. В тишине стали слышны стоны раненых, хрип лошадей, сливавшиеся в один предсмертный вой.