Александр Борянский - Время покупать черные перстни Страница 41

— Это точно. Только чего это они, не пойму.

— Чего, чего… Будто не знаешь, — подала голос тетя Паша. — Я сама в этой палате полы больше мыть не буду.

— Как это?

— А вот так. Пока ЭТА там лежит, и близко не подойду.

— Да что за «эта»?

— А я знаю, про кого вы говорите. Про Борину, да?

— Фамилию я не знаю, ни к чему мне она. Рыжая, у окна лежит. И глаз черный, тяжелый. Как посмотрит, я сразу задыхаюсь.

— По-вашему, тетя Паша, эта наглая Генеральша, которая воображает, что она пуп земли и все должны вокруг нее прыгать, боится какого-то глаза?

— Ясное дело. Соображает, значит. Глаз, он ведь не разбирает, генеральша ты или, как вот я, с тряпкой ползаешь.

— Да что она может сделать?

— А что хочешь. Не дай бог, на кого разозлится — беда.

Владимир Петрович не выдержал.

— Ну что вы такое, извиняюсь, несете? А все и уши развесили. Что за «глаз» такой? Симпатичная молодая женщина, лежит, никто не трогает, а тут уже бог знает что про нее наплели. Стыдно!

— Ишь — «симпатичная»… — со значением повторила тетя Паша, и все засмеялись. — А что это вы покраснели, доктор? Что же, ваше дело молодое, а только это еще хуже.

— Вы, вы! — Он не находил слов. — Вы невозможная женщина! Что это вам в голову взбрело? И что значит «хуже»?

— А то, что, если у кого с ней будет любовь, тому вообще не жить.

— Нет, это невыносимо! — Владимир Петрович вскочил. — Что вы себе позволяете? И прекратите эти разговоры насчет того, что убирать там не будете. Из-за ваших глупостей в палате грязь будет по колено, так, что ли?

— Сказала — не буду! А станете ругаться, завтра больничный возьму, у меня давление.

Владимир Петрович выскочил в коридор, хлопнув дверью. Вот вредная старуха! И ведь правду говорит, ничего с ней не поделаешь, санитарок по-прежнему не хватает. Давление у нее. Пить надо меньше!

Он спустился в подвал, на ходу доставая сигарету.

2

Дурацкий разговор задел Владимира Петровича больше, чем можно было ожидать. Молодую женщину, о которой шла речь, он помнил очень хорошо. И не просто помнил. Одна мысль о ней вызывала непривычный для его суховатой натуры трепет, настолько сильный, что у него холодели руки и гулко, ощутимо начинало стучать сердце.

Он оперировал ее несколько дней назад. Врачи-хирурги обычно НЕ ВИДЯТ больного, перед ними — работа, операционное поле, но ее распластанное тело ослепило его белизной и совершенством форм. Ему непроизвольно захотелось увидеть ее лицо, и именно при взгляде на него он ощутил первый раз толчок в сердце. Потому что она была прекрасна. Та же белая, точно светящаяся, кожа, густые, медно-красные волосы, тяжелые, даже на взгляд; черты, исполненные удивительной прелести и изящества. Она уже спала, и лицо ее с опущенными ресницами казалось кротким и нежным. Глаза ее он впервые увидел после операции и был окончательно сражен. Они оказались совершенно черными, глубокими, как колодец. Взгляд их с пугающей неподвижностью остановился на его лице, он притягивал, вбирал в себя, вызывая ощущение знобкого восторга и гулкого, ошеломляющего страха.

С тех пор Владимир Петрович постоянно ловил себя на мыслях об этой женщине. У него был небольшой и не очень удачный опыт в этой области, и, наверное, поэтому он относился скептически к данной стороне жизни, не придавая ей серьезного значения. Ни одна женщина до сих пор не вызывала у него такого яркого, волнующего чувства. Вот почему слова глупой старухи задели и растревожили его.

3

При следующем осмотре выяснилось, что в седьмой палате остались двое — Катя Борина и баба Лиза. Катя полулежала, откинувшись на подушки, а баба Лиза сидела, свесив сухие ножки в толстых носках, и с детским любопытством глядела на вошедших. Вид пустых кроватей и лицо сестры, сделавшееся испуганно-настороженным, ужасно разозлили Владимира Петровича. Осматривая Катю, он заметил, что руки у него дрожат, и подумал, что все видят это. У Кати было хмурое лицо, на врача она не смотрела.

Вернувшись в ординаторскую, он сел, ничего не замечая вокруг. В душе у него все кипело. Эти глупые разговоры создали вокруг Кати зону отчуждения и нездорового любопытства, это ощущалось прямо физически, и любая попытка пресечь это безобразие будет расценена неправильно и лишь усилит дремучий интерес. И что он мог сделать? Он врач, она больная, они не сказали друг другу ни слова помимо этих отношений. Он чувствовал, что перейти эту грань было бы мучительно трудно, почти невозможно.

Все свои дела он делал машинально. В голове была одна Катя. В таком тягостном состоянии, проходя быстрыми шагами по коридору, он увидел на диванчике бабу Лизу. Внезапно возникшая мысль заставила его остановиться и сказать:

— Пойдемте в ординаторскую, Лизавета Ивановна, поговорим.

Баба Лиза была кроткое существо лет под 80. Сухонькая, как осенний листок, с лицом бабы-яги — худым, носатым, изрезанным глубокими морщинами, с торчащей на подбородке седой щетиной. От трудной жизни у нее образовался небольшой горбик, скашивающий набок фигуру, от чего еще больше усиливалось сходство с устрашающим персонажем детских сказок. Однако стоило заглянуть в ее выцветшие голубые глаза, и баба-яга исчезала, а вместо нее появлялся ребенок, доверчивый и полный неистребимого интереса ко всему, что происходило вокруг. Она была очень терпелива и преисполнена горячей благодарности к медикам. Сама чуть живая, она всегда стремилась помочь другим больным. Именно ее вздрагивающая сухая ручка протягивала питье тому, кто не мог сам встать. Именно она, сочувственно поддакивая, выслушивала монологи женщин, замордованных трудностями жизни, которые так часто звучат в больничной палате. Она с готовностью смеялась любой шутке, ни на что не обижалась, не предъявляла никаких претензий и, вопреки всему, радовалась каждому дню жизни.

— Ну что, Лизавета Ивановна? — спросил Владимир Петрович, делая вид, что роется в бумагах, и не глядя на нее, потому что испытывал некоторую неловкость. — Как ваш желудок сейчас, не беспокоит?

— Хорошо, милый, хорошо.

— Давайте сделаем рентген на всякий случай, что-то вы похудели.

— Вам виднее, милый, что надо, то и делайте. Ваша правда, похудела, так ведь не ела ничего.

— Скажите, Лизавета Ивановна, вот вы не первый раз у нас лежите, — продолжал доктор, мучительно соображая, как не очень заметно подвести разговор к интересующей его теме. — Вы довольны персоналом? Может, у вас есть какие-нибудь замечания?

Баба Лиза даже ручками замахала.