Рик Янси - Бесконечное море Страница 42

Вош отмахивается от нее и подходит к моей кровати. Птичьи глаза поблескивают.

– Ты хочешь жить?

– Да, – без колебаний отвечаю я.

– Зачем?

Его вопрос почему-то застает меня врасплох.

– Я не понимаю.

– Вы не можете нас победить. Никто не может. Даже если бы в самом начале вас было семь раз по семь миллиардов. Мир – часы, и эти часы отсчитывают последние секунды. Зачем тебе жить?

– Я не собираюсь спасать мир, – отвечаю я. – Я просто надеюсь, что у меня появится возможность убить тебя.

Выражение лица у него не меняется, но в глазах появляются пляшущие огоньки.

«Я знаю тебя, – говорят мне его глаза. – Я тебя знаю».

– Надежда, – шепчет Вош. – Да. – Он кивает, он мной доволен. – Надейся, Марика. Цепляйся за свою надежду. – Поворачивается к Клэр и Белому Халату. – Лекарств больше не давать.

Лицо мистера Белый Халат становится цвета его халата. Клэр хочет что-то сказать, но потом отводит глаза. Вош снова поворачивается ко мне.

– Каков же ответ? – резко спрашивает он. – Не злость. Так что же?

– Безразличие.

– Попробуй еще раз.

– Отстраненность.

– Еще.

– Надежда. Отчаяние. Любовь. Ненависть. Ярость. Печаль. – Меня колотит, – наверное, подскочила температура. – Я не знаю. Не знаю! Не знаю!

– Так-то лучше, – говорит он.

65

В этот вечер мне так плохо, что я с огромным трудом отыгрываю четыре иннинга в шахбол.

НЛ.[18]

– Ходят слухи, что тебе перестали давать лекарства, – говорит Бритва и трясет в кулаке четвертак. – Это правда?

– Оставили только капельницу с физраствором, чтобы почки не отказали.

Он смотрит на монитор с моими показателями, хмурится. Хмурясь, Бритва становится похож на ребенка, который ушиб пальчик на ноге, – он не плачет, потому что считает себя уже большим.

– Это значит, что тебе стало лучше.

– Наверное. – Два удара пальцем по кровати.

– Ладно. – Он вздыхает. – Моя королева в игре. Будь осторожна.

У меня немеет спина. Перед глазами все плывет. Я наклоняюсь в сторону и выблевываю на белый кафель содержимое желудка. Содержимого не много. Бритва срывается с кровати, вопит от отвращения и переворачивает доску.

– Эй! – кричит он, но не мне, а камере под потолком. – Эй, тут нужна помощь!

На помощь никто не спешит. Бритва смотрит на монитор, потом на меня и говорит:

– Я не знаю, что делать.

– Я в порядке.

– Еще бы. Ты в полном порядке! – Он мочит в раковине свежее полотенце и кладет мне на лоб. – Хрена с два ты в порядке! Какого черта они не дают тебе лекарств?

– А зачем? – Я с трудом подавляю очередной позыв к рвоте.

– Ну, не знаю. Может, затем, что без них ты умрешь. – Бритва гневно смотрит на камеру.

– Ты не дашь мне вон тот контейнер?

Бритва стирает рвоту у меня с подбородка, складывает полотенце и снова вытирает, хватает контейнер и ставит мне на колени.

– Бритва!

– Чего?

– Пожалуйста, больше не вози мне по лицу этой гадостью.

– А? Вот черт! Да. Держись.

Он хватает свежее полотенце и мочит под краном. У него дрожат руки.

– Знаешь, в чем тут дело? Я знаю. И почему я раньше не додумался? Почему ты не додумалась? Лекарства, наверное, мешают системе.

– Какой еще системе?

– Двенадцатой. Это та, которую в тебя ввели. Шерлок. Хаб и сорок тысяч его маленьких друзей вместе работают над тем, чтобы усилить остальные одиннадцать. – Он кладет мне на лоб полотенце. – Ты холодная. Хочешь, я найду еще одеяло?

– Нет, мне жарко.

– Это война! – Бритва стучит себя в грудь. – Вот здесь. Рингер, ты должна объявить перемирие.

Я трясу головой:

– Никакого перемирия.

Бритва кивает и сжимает мою руку под одеялом. Садится на корточки и собирает рассыпавшиеся шахматные фигуры. Чертыхается, когда не может найти четвертак. Решает, что нельзя оставлять рвоту на полу. Берет грязное полотенце и на карачках вытирает пол. Продолжает чертыхаться, когда открывается дверь и в комнату входит Клэр.

– Как раз вовремя! – срывается Бритва. – Слушайте, а вы не можете хотя бы сыворотку от рвоты ей давать?

Клэр кивает в сторону двери:

– Выметайся. – Она показывает на коробку. – И это с собой забери.

Бритва зло смотрит на нее, но подчиняется. Я снова вижу за этими ангельскими чертами лица нарастающее напряжение.

«Осторожно, Бритва. Это не ответ на вопрос».

Потом мы остаемся с Клэр наедине, та молчит и долго изучает показания на мониторе.

– Ты тогда правду сказала? – спрашивает она. – Хочешь жить, чтобы убить коменданта Воша? Ты же не такая дурочка. – Прямо как строгая мамаша, отчитывающая несовершеннолетнюю дочь.

– Вы правы, – отвечаю я. – Тут у меня нет шансов. Но шанс прикончить вас, надеюсь, подвернется.

Клэр как будто удивлена:

– Убить меня? Откуда такое желание – убить меня?

Я не отвечаю, и она говорит:

– Не думаю, что ты проживешь до утра.

Я киваю:

– А я не думаю, что вы проживете больше месяца.

Она смеется. От этого смеха у меня желчь поднимается к горлу. Во рту горечь. Горло горит.

– И как ты собираешь это сделать? – нежным голосом спрашивает Клэр и кивает на полотенце у меня на лбу. – Задушишь вот этим?

– Нет. Я собираюсь оглушить чем-нибудь тяжелым охранника, взять его пистолет и выстрелить вам в лицо.

Клэр смеется, пока я все это говорю.

– Что ж, желаю удачи.

– Удача здесь будет ни при чем.

66

Прогноз Клэр о том, что я не доживу до утра, не оправдался.

Прошел почти месяц (судя по моим расчетам – три порции еды в день), а я все еще здесь.

Я мало что помню. В какой-то момент они убрали и капельницу, и монитор. После непрестанного пиканья тишина была такой оглушительной, что могла бы гору расколоть. Все это время я видела только Бритву. Теперь он – моя штатная нянька: кормит меня, выносит утку, моет лицо и руки, переворачивает, чтобы не появились пролежни; когда я в сознании, играет со мной в шахбол и без конца говорит. Он рассказывает обо всем, а если вдуматься, ни о чем. О своих умерших родственниках, об исчезнувших друзьях, о сослуживцах в отделении, о нудной зимней работе в лагере, о борьбе со скукой, усталостью и страхом (в основном со страхом). О том, что с приходом весны гады перейдут в наступление, – это будет последняя отчаянная попытка избавить Землю от человеческого шума. Надо сказать, Бритва принимает активное участие в производстве этого шума. Он все говорит, говорит, говорит. У него была девушка, ее звали Оливия, кожа у нее была цвета мутной реки, она играла на кларнете в школьном оркестре, и собиралась стать врачом, и ненавидела отца Бритвы, возомнившего, будто Бритва не сможет стать врачом. Он позволил себе проболтаться, что его зовут Алекс, как Рода,[19] а Бритвой его окрестил сержант, но это не потому, что худой, а потому, что как-то утром порезался, когда брился. «У меня очень чувствительная кожа». Предложения перетекают одно в другое без запятых, без точек, без абзацев (если быть точной, это один сплошной абзац), даже без полей на странице.

Через месяц словесного поноса он впервые затыкается. Рассказ идет о том, как в пятом классе он занял первое место на конкурсе изобретений – сделал из картофелины батарейку, – и вдруг обрывается на полуслове. Тишина вибрирует, как тишина после взрыва здания.

– Что с тобой? – Он пристально смотрит на меня.

Тут должна сказать, что никто другой не способен так пристально смотреть, даже Вош.

– Ничего. – Я отворачиваюсь.

– Рингер, ты плачешь?

– У меня глаза слезятся.

– Нет.

– Не говори мне «нет», Бритва. Я не плачу.

– Врешь. – Один удар по одеялу.

Два удара по кровати.

– Получилось? – Я снова поворачиваюсь к Бритве: что такого, если он увидит, что я плачу? – Батарейка из картошки?

– Само собой, это же наука. Я ни секунды не сомневался, что получится. Сначала все планируешь, потом шаг за шагом следуешь своему плану, и все точно получится.

Он сжимает мою руку через одеяло: «Не бойся. Все готово. Я тебя не брошу».

В любом случае уже поздно поворачивать назад. Бритва переводит взгляд на поднос, который стоит возле кровати:

– Ты сегодня вечером съела весь пудинг. А знаешь, как делают шоколадный пудинг без шоколада? Лучше тебе не знать.

– Дай-ка угадаю. «Экс-лакс».

– Что за «Экс-лакс»?

– Ты серьезно не знаешь?

– О, извини, я не знаю, что за дерьмо такое этот «Экс-лакс».