Василий Звягинцев - Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны Страница 42

— Что за ерунда? В каком смысле не отсюда? А откуда? С Марса?

– Долго в Абхазии был? – неожиданно спросила байкерша.

– Две недели, – машинально ответил Лютенс.

– Отстал, ясное дело. Ну, раз репортёр, можешь их самих спросить. Девочки такому симпатичному кавалеру не откажут… – Довольно двусмысленно прищурилась, чуть скривила уголок рта. Где-то разведчик именно такую мимическую формулу уже видел. Но где? Вспомнить это показалось вдруг очень важным.

– Напрямую ты их спросишь, или из-за угла – другой вопрос, – продолжала Рысь. – Ты ведь, Володя, имей в виду – я почти кандидат нейропсихологии. Зимой защищаться должна. А катаюсь – мозги проветрить, или женишка вроде тебя подхватить…

Последние слова Лерою вдруг резко не понравились.

– Для меня человеческая этология[105] – открытая книга. Да вот хоть на взгляды их пристально посмотреть. Ты наших туристов, впервые в Таиланд или Камбоджу попавших, видел? Вот и эти так же по сторонам смотрят. Не знаю, в «таёжном тупике» они до вчерашнего дня жили, или в Парагвае – но Москву и людей рассматривают, как храмы Ангкора… Неужели ты сам не видишь? В их годы, с их внешностью – так на вполне заурядный уголок Москвы не смотрят.

– Да чёрт его знает! Просто под таким углом, как ты – не задумывался. И словам того мужика значения не придал, пропустил мимо ушей и внимания. Я привык с другой точки всё рассматривать. Любое происходящее событие – кому-то выгодно, кем-то организовано, стало результатом чьей-то глупости или халатности. «Что, где, когда?» – одним словом. А мистика у нас по разряду других изданий проходит. То, что сейчас в Москве – оно происходит безусловно и самоочевидно…

А сам подумал: «Вот тебе и институт паранормальных явлений!» Хотя при чём тут этот институт – по-прежнему не представлял.

Заодно он успел удивиться, что его новая знакомая, действительно по виду типичная байкерша, – почти кандидат, по-западному – «доктор философии». Там психология, как и многие другие «общественные» науки, скопом числится по разряду «философии». И пометка «доктор философии» на визитке или в личном деле котируется значительно выше, чем, скажем, «физики» или «биологии». Наверное потому, что у американцев с «общим интеллектом» на уровне нации как таковой – не очень, вот и кажется им самая заумная из наук (да и наука ли вообще?)[106] вершиной человеческого разумения. И «оклады жалованья» эти самые «философы», в отличие от России, научились себе выколачивать повыше, чем у медиков даже. В любой корпорации «Dr. ph.» с руками оторвут, на любую, считай, должность, кроме юридической, конечно. Сам Лютенс, кстати, такую приставку к фамилии в визитке тоже имел.

Но вот Рысь – «доктор философии»?! Это уж никак не вязалось. Он снова подумал о разнице менталитетов. В Штатах женщина-пилот боевого истребителя или командир крейсера никого не удивляет, удивляло бы другое (и послужило поводом к долгому судебному разбирательству), если бы девицу не приняли в военно-морское училище и потом из-за «половой принадлежности» тормозили в продвижении по службе. Но при этом никому в голову не придёт повторить про американку (современную американку), что она «коня на скаку остановит, и т.д. Вот засудить за «харасмент» – любого засудит.

Потому и девицу-байкершу совместить с почтенной дамой-философиней никак не получалось, разноплановые это явления. Но не для России.

– И как же «наука о наиболее общих законах бытия и мышления» нам данную гипотезу растолкует? – несколько ёрническим тоном, чтобы замаскировать свой прокол, спросил Лютенс.

– Никак, – спокойно ответила девушка, – слезай. На месте выяснять будем. Мне тоже интересно. Что за новые русские люди появились в моём привычном русском мире.

Эффектным движением гимнастки, пронеся правую ногу над баком и рулём (Лютенс такого никогда не видел, наверное, фирменный стиль в её банде или личное «ноу-хау»), соскочила на асфальт, пару раз полуприсела, разминая затёкшие мышцы.

– Подойдём да спросим, чего проще. Всегда надо идти навстречу проблеме, а не рабски следовать за ней, – назидательно сообщила Рысь, возможно, что и тезис из своей диссертации.

То есть фактически предложила то же, что сам Лерой мужикам на Арбате. Бумерангом эта идея к нему и вернулась. А чего бояться? Разведчик отлично представлял себе, что русские – не американцы, не англичане и не немцы. К ним можно подойти вот так, попросту, хотя они и при исполнении, взять да спросить, протягивая заодно раскрытую пачку сигарет, из каких мест прибыли, что за задачу выполняют, вообще какие настроения. Попробовал бы русский журналист таким образом пообщаться с военными патрулями в Ираке, Афганистане, даже каком-нибудь Париже в разгар уличных беспорядков. Послали бы, ох как послали, а то и пристрелили (случалось, и не раз), сославшись, что приняли репортёров за террористов. И никогда там за убийство «по недоразумению» или за «дружественный огонь» никого не судили.

И самые большие начальники, и судьи с прокурорами на Западе отлично понимают, что на войне человеку очень, очень страшно, и он, чтобы «прикрыть свою задницу», не задумываясь, пристрелит любого. Просто на всякий случай.

Зато если нечто подобное совершали русские солдаты даже в разгар самых ожесточённых боёв второй чеченской войны, всей западной прессе, вплоть до самых провинциальных «клозетных листков», чьи читатели не знают не только, где находится эта самая Россия с Чечнёй, но в столице своего штата ни разу в жизни не были, материалов для самого остервенелого воя хватало на месяцы. А в каком-нибудь Брюсселе немедленно создавали очередной международный трибунал для расследования преступлений «кровавых русских варваров».

Лютенс всё это знал очень хорошо, сам в таких акциях участвовал, потому и шевелился у него в глубине души вполне естественный вопрос: «А что будет, если русские на самом деле станут такими, как о них пишут в «цивилизованном мире»? Вспомнят свой древний анекдот: «А хай клевещут», и – плюнут на свою всесветную отзывчивость». Становилось страшновато, вспоминалась весна сорок пятого года в русской оккупационной зоне Германии (как её освещает не тогдашняя – нынешняя американо-европейская пресса и наиболее оголтелые из российских либералов).

В данной же ситуации всё, чего можно ждать от этих вполне мирно настроенных, хотя и держащихся настороженно людей – пошлют по популярным в России адресам, в худшем случае – проверят документы, чего Лютенс совершенно не боялся. Он ещё не встречался с ситуацией, чтобы русские офицеры, солдаты и иные должностные лица с журналистами, даже в разгар реальных боевых действий, как, скажем, на русско-румынской войне девятого года в Приднестровье, обходились без должного уважения. В крови у них это: «Нас не трогай, мы не тронем, а затронешь – спуску не дадим».