Евгений Филенко - Гнездо Феникса Страница 42

Весьма поверхностно обсуждена была концепция пангалактической культуры.

– Да, я фашист! – кричал Магнус, размахивая куриной ногой. – И я не желаю, чтобы мои дети смешивали свою чистую алую кровь с той сомнительной жидкостью, что циркулирует под хитином у всякой чешуйчатой мрази! Не желаю, чтобы чьи-то поганые щупальца указывали Человеку прямоходящему дорогу в будущее…

– Марси, держите Кратова за руки! – веселился Грант.

– Я держу, – ответила Марси. – И за ноги тоже. А зачем?

– И действительно, – сказал Кратов. – Только пировать мешаешь.

– Не надо говорить за моих детей, – вмешалась Авене. – Они сами решат, с кем им мешать свою кровь, а с кем нет.

– Это и мои дети, – смутившись, возразил Магнус. – По меньшей мере наполовину…

– Человечество давно уже нуждается в защите от космической экспансии, – витийствовал он спустя мгновение. – И не столько от материальной, сколько от культурологической. Эти искушающие бессмертную душу идеи владычества над вселенной! Эти соблазны чужих звезд! Если так пойдет дальше, всем нам уготован удел индейцев майя. На протяжении веков те строили великую цивилизацию. И потребовались недолгие годы, чтобы она рухнула в прах под напором совершенно чуждой культуры конквистадоров, со всеми европейскими прелестями, от гнусного алкоголя до не менее гнусных болезней. И дело не в том, что оттуда, – Мессершмидт указал курицей в хрустальные небеса, – на нас сыплются под видом даров и благодеяний чужие разлагающие идеи. А в том дело, что мы не готовы к их восприятию, и никогда не окажемся готовы, нам это все не нужно, и путь к совершенству у нас свой. Мы можем воспринять идеи всех этих чешуйчатых монстров только ценой отказа от своих идей! Ибо наша культура и то, что вы называете культурой применительно к разнообразным насекомым и пресмыкающимся, а также прочим тварям, о внешнем облике коих не будет извинительным и упоминать в приличном обществе, а наипаче за столом, лежат в различных плоскостях. И означенные плоскости не пересекаются! Господин Анастасьев говорит…

– Не надо цитировать Анастасьева! – запротестовала Джемма. – Особенно за столом.

– Что вы можете мне возразить, господин Кратов? – тоном ниже осведомился Магнус, налегая брюхом на блюдо с шашлыком.

– Только одно, – спокойно ответил тот. – Всякие плоскости пересекаются. Кроме параллельных, разумеется. Да и это лишь вопрос выбора метрики и системы координат.

– Неубедительно! – фыркнул Мессершмидт.

– А вы и не хотите, чтобы я вас убедил…

Без какого-либо перехода разговор перешел на поэзию.

– Ненавижу современных поэтов! – шумел Магнус. – Всякий, кто овладел грамотой и дорвался до паршивенького мемографа, уже мнит себя стихотворцем и лезет самовыражаться…

– Да много ли вы читали современных поэтов? – ощетинилась Марси.

– Изрядно, дитя мое! Ну вот хотя бы это. – Мессершмидт завел очи и с выражением продекламировал:

Лежу в луже.Ложе – нет лучше…

– По-моему, прекрасно, – сказала Джемма. – Точно передано мироощущение свиньи.

– Мне тоже приходилось отдыхать в грязевых ваннах, – сказал Кратов. – И спал как убитый. Особенно после семидесяти часов непрерывного бодрствования.

– Отнюдь не разделяю вашей снисходительности, – проговорил Мессершмидт. – Зачем поэту исследовать мироощущение свиньи? Или он сам – свинья, или все мы живем в хлеву!

– Ну, если рассматривать экологическое состояние Земли в целом, – задумчиво произнес Грант, – то достаточно близко к этому…

– Вы даже не уловили ритмомелодики! – рассердилась Марси. – Это же миниатюрный шедевр аллитерации! Прочтите дальше, и все станет понятно. «Букет букв – буклет бука»…

– Бред брюха, – сказал Магнус. – Не желаю.

– Брат-плоддер, прикончи этот нескладный спор какой-нибудь цитатой, – попросил Грант. – Если ты не изменил еще своим пристрастиям.

– Не пойму, чем это вызвано, – сказал Кратов. – Но из головы не идут эти строки:

Стремнинаперсиковых лепестков,Летящих с обрывав ущелье теней.Лишь здесь – небеса,и земля – только здесь,А не средилюдей…[8]

– Что тут непонятного, – проворчал Магнус. – Все так и есть, поглядите по сторонам. У нас в долине разве жизнь?..

На небеса стремительно накатывало крыло ночной мглы. Зубцы горного кряжа ясно выделялись на пронзительно-желтом фоне заката. Прохладными волнами набегал ветерок. Грант послал старшего сына, кратовского тезку, за гитарой. Прикрыв глаза, он просто перебирал струны – без связной мелодии, без пения. На столе остались лишь вино и зелень. Мессершмидт перебрался поближе к Кратову, прилег ему на плечо и тихонько жаловался:

– Вот и вы не принимаете меня всерьез, лишь обижаетесь… или посмеиваетесь втихомолку. Дескать, чудак этот толстый Магнус, если не сказать хуже! А я фашист, самый настоящий… одна фамилия чего стоит… и мне страшно подумать, во что вы превратите этот мир после того, как я умру и некому будет его защитить…

– Бросьте, Магнус, – утешил его Кратов. – Ну какой вы фашист? Разве фашист мог бы любить такую женщину, как Авене?

– Мог бы, – убежденно заявил Мессершмидт. – Мою Авене всякий был бы рад полюбить. А вы просто не знакомы с нашей философией, Анастасьева не читали, он для вас все равно что смоляной факел в одно место. Побывали бы вы хотя бы однажды на нашем слете. Это так красиво! Огни, черно-красные повязки на рукавах, черные рубашки с белыми галстуками… И до слез жаль, что вы не с нами, вы мне так нравитесь, слово чести!..

И Магнус растроганно прослезился у Кратова на плече.

Авене отняла у Гранта гитару и запела на своем странном языке такую же странную песню, сверкая в сумерках выпуклыми белками глаз и крупными ровными зубами, используя не столько струны старинного инструмента, сколько его корпус вместо барабана. Магнус отнял мокрую щеку от кратовского плеча, поглядел на подругу и прослезился вторично.

– Вы не поверите, Кратов, – сказал он. – Какая это женщина! Как я счастлив, что она есть!..

Джемма загнала детей в дом и вышла оттуда переодетая в легкий шелковый халат. Через плечо у нее было переброшено полотенце.

– Я иду на реку, – сказала она. – У нас тут своя горная река. Из самых чистых снегов.

– И очень холодная! – прибавил Грант. – Подлинное испытание воли.

– Я желаю испытать волю, – объявил Мессершмидт. – Чтобы все поверили, что я настоящий фашист!

– И я, – сказала Марси. – Никогда не купалась в настоящей горной реке. Пойдем, Кратов!

– Идите, – сказал тот. – А я побуду один. Кто-то должен охранять дом.