Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта Страница 42

— В наших условиях так говорить нельзя. Лично я не видел вас, так сказать, а ля натюрель, суток пять.

— Э, педант, педант! А я вас больше недели. Поэтому и соскучился сильнее, больше рад вам, чем вы мне.

— Да уж!.. Небось пока здесь сидели зампред и Страшнов, так не спешил сократить разлуку! — Пец все не успокаивался. — Хоть бы в неловкое положение не ставили меня.

— А чем я вас поставил в неловкое положение?

— Да хоть тем, что зачислили в группу Васюка-Басистова — Васюка. И в одном приказе, соседними пунктами… Это ведь прямо для газетного фельетона. Неужели не понимаете: более серьезные нарушения могут воспринять хладнокровно — но такой анекдотец каждому западет в душу. Теперь ревизор повезет его в Москву… Нет, я догадываюсь, что вами двигало, когда вы составляли приказ: «чувство юмора пронизало меня от головы до пят», — как писал чтимый вами Марк Твен…

— Так ведь в этих делах, Валерьян Вениаминович, если без юмора — запьешь…

— …но сможет ли ваш Анатолий Андреевич отнестись с должным юмором к тому, как у него будут теперь вычитать переплату?

— У Толюни?! — Корнев, посерьезнел, встал. — Как хотите, Валерьян Вениаминович, этому не бывать. Нельзя. Он, конечно, и слова не скажет, но… именно потому, что не скажет, нельзя! Другим горлохватам и не такое сходит с рук, а Толюне… нет, этого я не дам. Пусть лучше у меня вычитают, мой грех.

— О наших с вами зарплатах можно не беспокоиться. За злоупотребления нам, вероятно, такие начеты оформят — надолго запомним. А с Васюком… — Пец вспомнил худое мальчишеское лицо, глаза, глядящие на мир с затаенным удивлением, вздохнул: нельзя у него вычитать, стыдно. — Ладно, придумаем что-нибудь. Хорошо, — он сел на диван. — Что вы там наблюдали?

— «Мерцания» и тьму, тьму и «мерцания» — и ничего на просвет. — Главный инженер тоже сел, сунул руки между коленей.

— То есть проблема размеров Шара остается открытой? Саша, но ведь это скандал, — озаботился Пец, — не знать физических размеров объекта, в котором работаем, строим, исполняем заказы! Какова же цена остальным нашим наблюдениям? Что мы сообщим на конференции? От вашего и моего имени идут два доклада, оба на пленарных заседаниях. Ну, второй, который сделаете вы, о прикладных исследованиях, сомнений не вызывает, там все наглядно и ясно… А вот в первом — «Физика Шара», которым мне открывать конференцию, — там многое остается сомнительным, шатким: размеры, объем, непрозрачность, искривленная гравитация, «мерцания» эти…

— Можете смело говорить, что внутренний радиус Шара не менее тысяч километров.

— Так уж и тысяч! С чего вы взяли?

— Хотя бы с того, что к «мерцаниям» мы приблизились во времени, на предельной высоте они иной раз затягиваются на десятки секунд, но не в пространстве. Их угловые размеры почти такие, как и при наблюдении с крыши. Это значит, что закон убывания кванта h сохраняется далеко в глубь Шара.

— Ага… это весомо. И в телескоп ничего не углядели сквозь Шар — ни сети, ни облака?

— Ничего.

— Так, может, Борис Борисович Мендельзон прав: внутри что-то есть?

— Если есть, то оно удовлетворяет противоречивым условиям: с одной стороны, не пропускает сквозь себя лучи света и радиоволны, а с другой — не отражает и не рассеивает их. Ни тела, ни туман, ни газы так себя не ведут.

— Справедливо. Ну, а «мерцания» эти — что они, по-вашему?

— Они бывают ближе, бывают дальше. Те, что ближе, существуют дольше, дальние мелькают быстрее. В бинокль видны некоторые подробности. Но и эти подробности — тоже мерцания, искорки…

— А как это вы различили, какие ближе, какие дальше? — придирчиво склонил голову Пец.

— По яркости и угловым размерам.

— Так ведь они неодинаковые все!.. Впрочем, можно статистически усреднить, верно, для оценок годится. Но что же они?.. Слушайте, может, это какая-то ионизация? В высотах разреженный воздух, а он, как известно, легко ионизируется, если есть электрическое поле, а?

— Я думал над этим, Валерьян Вениаминович. По части ионизации атмосферы я еще более умный, чем вы, это моя специальность. Не так выглядят свечения от ионизации в атмосфере. Там полыхало бы что-то вроде полярных сияний, а не светлячки-вибрионы.

— Так то в обычной атмосфере, а у нас НПВ — все не так!

— Ну, можно подпустить насчет ионизации, — согласился Корнев.

— Подпустить… — с отвращением повторил Пец. — Вот видите, как вы… Может, все-таки снимем доклад? Не созрел он, чувствую. Что подостовернее, включим в ваш — как наблюдательные феномены, без академического округления. А?

— Ну, Валерьян Вениаминович, вы меня удивляете. — Корнев даже раскинул руки. — Меня шпыняете за легкомыслие, а сами… Неужели непонятно, что дать эти загадки и факты просто как феномены, без истолкования в свете вашей теории НПВ — значит, упустить теоретическую инициативу! Или вы полагаете, что если мы воздержимся от комментариев, то и другие последуют нашему благородному примеру, будут помалкивать до выяснения истины? Как не так, не та нынче наука пошла. И те, которые истолкуют, какую бы чушь они не несли, будут ходить в умных, в знающих — а мы в унылых практиках, которых надо просвещать и опекать… Вот, — он подошел к столу директора, взял там текст аннотированной программы конференции, вернулся к дивану, — смотрите: на первом пленарном сразу после вас выступает академик Абрамеев из Института философии с докладом «Общефилософские и гносеологические аспекты исследования неоднородного пространства-времени». Сей старец послезавтра впервые окажется в Шаре, с НПВ он знаком по вашим же работам да по газетам; у нас любой монтажник имеет более ясный философский взгляд на это дело. Но доклад-то — его! А звание — академик. А философия, как известно, руководительница наук. И что выходит?

— Ага, — сказал Пец, — действительно. В таком аспекте я не рассматривал.

— Вот видите, — воодушевился Корнев. — И вообще вы для своего возраста и положения удивительно неделовой человек. Не пускаете в Шар корреспондентов. Шуганули тех деятелей катаганской литературы и искусств — зачем, спрашивается? Разве мы не нашли бы им несколько комнат повыше? Пусть бы себе творили, а заодно присматривались к нашим делам. Уверен, что у многих они вытеснили бы их прежние замыслы… Ведь это паблисити! А без паблисити, как известно, нет просперити.

— А надо?

— Что — надо?

— Да просперити это самое.

— Ну вот, пожалуйста! — Александр Иванович снова развел руками: толкуй, мол, с ним, — и отошел.

— В детстве и юности, — задумчиво молвил Пец, — мне немало крови попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с популярным в южных городах еврейским ругательством…