Анатолий Радов - На поверхности (сборник рассказов) Страница 42

– Сэр, но мы не знаем, в кого они успели заползти. И кто уже они, а кто земляне.

– Ты прав, Георций – Ганс взволнованно заходил по отсеку. Его глаза сумасшедше заблестели – Но тогда одно! Вернее два. Убить их всех, или покорно ждать, когда они в тебя вползут, когда уснёшь ты, вне капсулы, сморённый пустотой.

– Внутри?

– Кругом, Георций, всюду пустота, когда не по родной земле ты ходишь. Когда тот мир в котором ты живёшь не твой.

– Так что же делать, сэр? – неистово закричал Франц.

– Не знаю! Боже правый, я не знаю!

– Всё сделано как надо, о великий – Клиф поклонился капитану – «Космлет» захвачен, мы теперь вернёмся, на ту планету, где обитали мы в пещерах чёрных, скрываясь от светила и куда на наше счастье приземлились эти – он постучал себя по груди – Их тела к светилу равнодушны. Оно не вызывает боли в них.

– Да, разворачивай корабль.

– Одно лишь но, вернее два…

– Какие?!

– Не все поддались полному контролю, о великий. Есть те тела в которых к удивленью порою просыпаются мечты, и мысли их владельцев настоящих.

– Ерунда. Планету эту назовём Землёю, историю им сочиним и пусть, они поверят в наши золотые сказки.

– Есть ещё один. С ума сошёл и вот теперь он вовсе контролю нашему не подлежит. Убить его?

– Зачем, оставим. Раз он средь них слывёт лишь сумасшедшим, тем более всё сказанное им от правды этих тварей отвратит навеки.

– Вы гениальны, о великий!

– Они сошли с ума – Ганс вместе с остальными спускался по трапу, глядя на чужое голубое небо – А может я сошёл, а все в своём рассудке? И что же, пусть! Не в этом дело, а совсем в другом – он опасливо огляделся, словно боясь, что кто-нибудь подслушает его мысли, но на него никто не обращал никакого внимания – Совсем, совсем в другом сокрылось дело, в том, чтобы и они однажды сошли с ума и вспомнили себя, чтоб в их мозги опять вернулись мысли и может даже, вернулись те, великие мечты о прежнем, нам принадлежавшем мире.

Вести с фронта

Бац! Трубы уходят нотой выше. Бац! – повторяют литавры. Бу-бубу! – трубы несут мелодию вперёд, вверх, вниз. Бу-бу! – почти уже басом и снова вверх. Невидимый оркестр где-то там в динамиках. Оркестр играет марш. Бац! – закрепляют такт литавры.

Толпа слушает молча, напряжённо, привычно. Каждые полгода – Бац! Бу-бубу! Вверх, вниз и вперёд, вперёд, туда, в известное и такое неизвестное. Что там? Как там?

Двенадцать молодых парней стоят шеренгой, слушают, смотрят, хотят запомнить каждое мгновение, сохранить, вглядываются в толпу, и спрашивают, спрашивают себя – Как там? Что там?

Бу-бубу!

Бац!

Оркестр резко смолкает и над площадью нависает тишина. Кто-то вздрагивает, вздрагивает от тишины. Толпа молчит и смотрит.

– Сограждане! Люди! – человек на трибуне строг и подтянут – В тяжёлое для нашей планеты время мы должны быть сильными. Там – рука указывает на запад – Там идут бои. Трудные, кровопролитные. Там мы, земляне, ведём освободительную войну. Это наша планета. Миллиарды лет эволюции которую мы прошли здесь, даёт нам право называть Землю своим домом.

Вздох, напряжённое движение рукой. Толпа слушает, молчит и смотрит. На её лице отражение войны, чёрные платки, проплаканные ночами глаза. Сотни матерей здесь. Они смотрят на парней, все до единой, смотрят на двенадцать восемнадцатилетних мальчиков, как когда-то на одного своего, в прошлый раз, год назад, два, три…

– Вот уже пять лет, как продолжается эта кровавая битва. Война, которая приносит миллионные жертвы. Но если мы не будем противостоять, если мы сдадимся – жертв будет больше. Они уничтожат нас всех!

Снова вздох. Человек на трибуне переводит дыхание. Двое парней нервно переминаются с ноги на ногу. Толпа слушает.

– Эти двенадцать юношей, достигшие восемнадцати лет, будут сражаться за нас. Да, за нас. Они будут очищать нашу планету от агрессоров. Слава их матерям, которые воспитали их верными долгу, сильными и достойными. Мы победим!

Бу-бубу! Из динамиков снова оркестр. Бац! – литавры бьют так, что сердце сжимается в маленькую точку.

К парням подбегает лейтенант и указывает рукою на «Урал». Поворот, нечёткий, расхлябанный, шаг нестроевой, медленно, неуклюже.

– Костя! Алёша! Сынок! – доносится из толпы. Поверх труб, поверх литавр – Сынок, береги себя! Парни оборачиваются, машут. Одни машут – отстань, другие – я ещё здесь, я вернусь. Лица сосредоточены, в глазах испуг, в глазах тяжёлые мысли.

– Мама! Мама! – кричит высокий, худощавый, с добрым, растерянным взглядом.

Бац! – заглушают его крик литавры. Бу-бу! – надрываются трубы.

Пожилая женщина, красные глаза, большие, с большим страхом в глубине. Она вытягивает голову, жадно, пытаясь поймать его слова. – Алёша – раз за разом, словно заклинание шепчут губы.

Он машет, пытается улыбнуться, ловит её взгляд.

– Мы победим, мама! Я вернусь!

Бац! Бу-бубу! Трубы выше, громче, вперёд, вперёд, не останавливаясь. Она видит только его губы, хочет прочитать по ним, но не может.

– Я вернусь, мама!

Он вернулся через пять месяцев. Глубоко в ночь, на небе тонкий серп луны.

Слабо три раза в окно, потом чуть сильнее два раза в дверь. Мать должна быть дома. А где ей ещё быть?

Он осмотрелся, прищурившись, туда в темноту, в глазах напряжение, без страха, с усталостью.

В доме послышались шаркающие шаги.

– Кто там?

– Мама – беззвучно от нахлынувших чувств, потом уже шёпотом – Это я мама, открой.

Два щелчка, замок, открывшаяся дверь, материнские объятия, от которых наконец-то становится спокойней и чуть легче.

– Мама не плачь – шёпотом, сам еле сдерживая слёзы – Мама, всё хорошо.

– Мы выиграли? – руки щупают лицо – Сынок, ты очень похудел.

– Я знаю мама, послушай меня мама, ты должна понять, у меня мало времени, они ищут меня.

– Кто они? Сынок, почему ты так похудел?

– Мама, ты не о том. У меня мало времени. Я не знаю, что мне делать, мам, они ищут меня.

– Господи, ты сбежал? – руки гладят по волосам, нежно, по-матерински – Тебе стало страшно, Алёша? Ты сбежал? Это ничего…

– Нет мама, я должен сказать, я не знаю. Ты же поймёшь, мама?

– Тебе, наверное, стало страшно? Я понимаю сынок, понимаю. Мы завтра пойдём в военкомат и ты вернёшься на фронт.

– Нет никакого фронта, мама.

– А помнишь, как ты в детстве испугался собаки? А потом подрос и уже не боялся.

– Ты меня не слушаешь мама. Нет никакого фронта. Нет никакой войны.

– Когда подрос уже не боялся – повторяет она задумчиво.

– Мама, есть что-нибудь перекусить? Я очень голодный, мам.

– Ой, что же это я? Сама не догадалась.