Виктор Тарнавский - Время жить (трилогия) Страница 43

Зермандец Телшие, идущий вслед за Билоном, переносил жару легче других. В конце концов, он был сыном потомственного караванщика, да и сам не раз пересекал пустыню – и в ту, и в другую сторону.

Телшие тоже думал о Хольне, но мысли его текли совсем по-другому. Убийство вождя не должно было быть забыто. Белые люди скорбят по нему, но в их скорби нет мысли о мести. Нет, Телшие не негодовал и не осуждал их – другой народ, другие обычаи, но здесь, в пустыне, должен править закон пустыни.

Убитый вождь, особенно убитый внезапно, предательски, должен быть отомщен. Отомщен обязательно, пусть с риском для жизни, пусть даже ценою жизни, но что стоит жизнь человека перед древним законом?!

Телшие знал, что именно ему выпала честь вершить закон. Утром он окропил землю своей кровью и обвязал правую руку церемониальным платком. Он был теперь матшаи т"мулькией – тот, кто восстанавливает справедливость, – и должен был идти по этому пути до конца.

В отношении своей собственной участи Телшие не испытывал особых иллюзий. Он видел, во что превратило Хольна одно-единственное попадание из оружия чужих. И понимал, что с ними не справиться ни коротким мечом воина, ни даже винтовкой, которая должна была стать его собственностью после завершения экспедиции. Но в широких одеждах Телшие скрывалось и "секретное оружие" – три связанных между собой динамитных шашки, похищенные в последний день в старом лагере, когда смерть Хольна была еще слишком близка, а на Телшие, помогавшего загружать имущество группы в вертолет, никто не обращал особого внимания.

Итак, один удар он все-таки сможет нанести. Уйти ему, конечно, не дадут, но… отец и старшие братья будут гордиться им.

…И наверное, хорошо, что Шайинь ему отказала. Иначе умирать было бы слишком тяжело. Эта мысль показалась ему почти забавной.

Сидеть в прохладной тени под скалой, привалившись к стволу дерева, и пить горячий лакин из фляжки после утомительного спуска было необыкновенно приятно. Прямо в деревню они не пошли – это было против местных обычаев, надо было сидеть и ждать приглашения, и Телшие, исходя из времени дня, оценил возможный срок ожидания часа в полтора.

– …С этим святошей, отцом Чупасом, – объяснял Собеско, имея в виду миссионера, – надо держать ухо востро. Он опасный тип.

– Это еще почему? – лениво поинтересовался Торкас, ставший после гибели Хольна старшим группы.

– Отец Чупас из породы религиозных фанатиков, – заявил Собеско. – В Гордане, хотя мне кажется, что по рождению он мой земляк, гранидец, ему оказалось слишком тесно, вот он и попросил назначение в самый дальний приход. Сюда он прибыл несколько лет назад и с тех пор ухитрился полностью подмять под себя всю деревню. Слов нет, он очень одаренный человек, хороший агроном, говорит на нескольких языках, знает медицину, Откровения может цитировать по памяти целыми страницами, туземцы его прямо боготворят. Но у него есть, на мой взгляд, отвратительная черта: он обожает властвовать над людьми, над их душами и телами. Кроме того, – брезгливо скривившись, не сказал, а словно выплюнул Собеско, – он ганглоанец!

– Кто-кто? – заинтересованно перевернулся на живот Даг.

– Ганглоанец! Член секты "Святая церковь Ган-Гло"! Банда воинствующих мракобесов, что выступает против любой науки, грамотности и вольномыслия!

– Странное название, Ган-Гло, – задумчиво повторил Билон. – Я слышал, это как-то связано с историей?

– Была когда-то такая страна, – объяснил Собеско. – Давно, лет шестьсот назад. Где-то в восточном Приморье, примерно, на месте нынешнего Кюнандорга. Это когда развалилась Тогродская Империя и началась анархия и всеобщая резня, одна военизированная религиозная секта отхватила изрядный кус земли и провозгласила его Святым Государством Ган-Гло. Абсолютная теократия. И абсолютный духовный контроль над простым населением, которое проводило дни в простом богоугодном труде. Все развлечения были запрещены. Грамотность тоже. Оружие могли носить только монахи. И милая привычка забирать детей в качестве налога.

– Церковь занималась работорговлей? – удивился Даг.

– Вот-вот. Специальные отряды головорезов рейдировали по окрестным княжествам, хватали всех подряд и продавали за море. И все это безобразие длилось несколько десятилетий. А потом с запада пришли баргандцы, с востока чинеты – вообще-то, между собой они враждовали, но ради такого случая объединились и раздавили святых отцов как гнилой орех!

– Подожди, – вскинулся Билон. – Это не об этом фильм "Божья кара"?

– Об этом, об этом. У вас-то на них смотрят как на безобидных чудаков, но вот у нас, лет пятнадцать назад, это было настоящее бедствие. Знаешь, война недавно закончилась, экономический кризис, работы нет, а тут эти – мол, во всем ученость виновата, долой ее, долой правительство, убивай, жги! Вот они и жгли – университеты, библиотеки, полицейские участки… Потом их всех перебили или пересажали. Кто-то успел податься за океан, тогда наших много эмигрировало, теперь их там и не найдешь. Так что, боюсь, наш отец Чупас из таких. Ему лет сорок с небольшим, как раз мог успеть во всем этом поучаствовать…

Слова Собеско прервал приветственный возглас появившегося со стороны деревни темнокожего кочевника. Перекинувшись с ним парой фраз, Телшие обернулся к сидящим на траве горданцам.

– Мы приглашены, – сказал он. – Великий отец извещен о вашем приходе и ждет вас.

Отец Чупас принял гостей в храме – длинном одноэтажном каменном здании, сильно не похожем на куполообразные шатры туземцев. Выглядел он так, как и описал его Собеско – высокий крупный мужчина лет сорока с гривой темных волос и пронзительным взглядом черных глаз из-под грозно нависших бровей. Он сидел в большом каменном кресле, стоявшем на возвышении у дальней стены. За его спиной жалась кучка туземцев, вооруженных легкими копьями и связками дротиков. Одет был отец Чупас в просторное одеяние из кумачьей шерсти, подпоясанное ремнем из сыромятной кожи, и в простые сандалии. В храме царил полумрак, но плошки с горящим жиром ярко освещали его могучий торс.

Отец Чупас и не подумал встать навстречу гостям. Вместо этого он громовым голосом проревел длинную фразу на непонятном языке.

– Он говорит на наречии кочевников, – вполголоса объяснил Телшие. – Он хочет, чтобы мы оставили на пороге все греховные вещи – те, что не были сделаны руками человека.

– Ему, что, надо, чтобы мы разделись догола?! – яростно прошипел Торкас, но под взглядом Собеско расстегнул и снял пояс с пистолетной кобурой, добавил к нему фляжку и нож и демонстративно снял с руки компас и часы.

Телшие с каменным лицом приставил к стенке свою винтовку, Билон добавил в общую кучу фотоаппарат, и только после этого им разрешили приблизиться и сесть на низкую и очень неудобную скамью перед помостом.