Чарльз Робертс - Пещера чудовищ Страница 43

Он только смутно догадывался, что эта площадка является частью гранитного небоскреба, выходившего, очевидно, передним фасадом на набережную и озеро, а задним фасадом, — так сказать, «черным ходом» — обращенного к морю.

Значит, эта водяная необъятная ширь — Великий океан! В этом не могло быть сомнений: злополучная речка, заведшая его в эти дебри, прорезала Патагонское плоскогорье в направлении с северо-запада на юго-восток.

Он проникся невольным уважением к тем титаническим усилиям, вероятно, многих поколений великанов, которые продолбили в скалах все эти муравьиные ходы и полукруглую огромную террасу над океаном.

— Вот так Аталдатл! — проговорил Лавро, вспомнив слово, которое старик-сторож связывал с этой частью города великанов.

— Аталдатл… — ответил откуда-то тихий голос, заставив Бригиду вздрогнуть от неожиданности. При беглом осмотре террасы ему показалось, что он здесь один. Однако он ошибся: на террасе были еще живые существа: в углублениях или нишах задней стены сидели два великана — взрослый и юноша, почти мальчик, показавшийся Лавро не в пример прочим великанам слабого сложения, с узкой грудью, худыми руками и ногами. Лица обоих поражали странным сходством — не черт, а выражения той мертвенной неподвижности, которую охотник много раз замечал на лицах умирающих… Без сомнения, эти люди умирали, несмотря на то, что на их телах не было ран или других признаков смертельных повреждений…

Бригида робко приблизился к сидевшим, пробовал заговорить с ними, даже потряс юношу за плечо — напрасно: великаны были немы и неподвижны, и только дыхание, колебавшее на груди меховую одежду, доказывало, что они еще живы.

Необъяснимый страх постепенно овладевал Лавро, запертым в этой воздушной тюрьме в обществе двух шевелившихся трупов… Как безумный кинулся украинец на массивную дверь и, до крови обдирая руки, силился сломать толстые бревна, кричал, бранился, но все было неумолимо тихо, и только из необъятной глубины глухо рокотали волны океана… Устав от неистовых движений, чувствуя тупую боль в голове, Бригида, наконец, свалился на каменный пол и впервые за много лет разрыдался, как ребенок.

Потом его охватило непонятное оцепенение…

Мимо него, по площадке, ровным, спокойным шагом шла женщина. Это была первая женщина-великан, которую он видел так близко. Ростом она была несколько ниже мужчин своего племени, но все-таки на голову выше Бригиды (среди обыкновенных людей считавшегося высоким мужчиной). Она была одета не в шкуру, а в какую-то рубаху из серой грубой ткани, стянутую в талии тростниковым кушаком, концы которого оканчивались плоскими металлическими бляхами. Длинные черные волосы, схваченные у затылка бечевкой, того же вида, как и пояс, спадали на плечи и спину. Она была безусловно красива, несмотря на свойственное ее племени близкое к переносице расположение продолговатых темных глаз.

В руках женщины дымилась глиняная чашка с каким-то питьем. Она направилась к двум сидевшим великанам и положила руку на косматую голову старшего. От этого прикосновения мертвое лицо великана исказилось судорожной гримасой.

Женщина поднесла к его запекшимся губам чашку. Несчастный жадно глотнул несколько раз, потом вздрагивавшей рукой снял с шеи и протянул женщине каменный амулет. Женщина надела его на шею и направилась к юноше.

Жутко было смотреть на его лицо: оно подергивалось в конвульсивных гримасах! Глаза, устремленные на приближавшуюся фигуру, все расширялись, отражая ужас, тоску, мольбу… Лаврентий отвернулся. Он слышал лишь лязг зубов о края чашки и понял, что юноша пил, а когда мимо проплыла тихой тенью женщина, он заметил на ее шее два амулета… Прежде чем Бригида опомнился и бросился вслед за ушедшей, дверь со стуком захлопнулась, — все опять смолкло.

Солнце торжественно тонуло в кровавом хаосе облаков, край площадки узкой раскаленной полоской выделялся на темно-лиловом фоне моря…

Бригида то смотрел на эту красивую черту-границу, то озирался на окутанный уже густой вуалью вечерней тени угол площадки, где скорее угадывались, чем виднелись две скорченные фигуры. На сердце было смутно-тревожно, голова кружилась от обрывков бесформенных догадок…

Вдруг одна из фигур отделилась от стены и пошла вперед. Это был взрослый великан. Он подвигался ритмическим, напряженным шагом лунатика с простертыми вперед руками, с закинутой назад головой… Чуть трогал ласковый ветерок его длинные волосы, и весь этот огромный лиловый силуэт, обрамленный багровым закатом, производил жуткое, потрясающее впечатление. Красная черта-граница медленно подползала к безостановочно двигавшимся ногам. Лавро приковался зачарованным взглядом к этим огромным голым ногам, на пальцах которых тускло поблескивали ногти… Ему показалось, что эти ноги и весь великан, как призрачная птица, взлетели вверх и бесследно растаяли в воздухе. Впереди быстро тускнела зловещая, красная черта…

Рядом с собой Лавро услышал надрывное дыхание загнанной лошади и, вздрогнув, оглянулся. Юноша-великан с низко опущенной головой, спотыкаясь, бежал к тускневшей черте, руки его беспорядочно болтались во все стороны. Лавро попытался догнать его, удержать, крикнуть, но не мог: странная слабость сковывала члены, а язык онемел.

Добежав до края, великан точно опомнился, конвульсивно прянул назад, покачнулся — и с жалким криком рухнул в бездну… А через минуту потемнела и угасла кровавая граница страшной могилы… Надвинулась ночь…

Лавро понял, что на глазах его только что совершалась по приказу неведомого деспота неслыханно-жестокая казнь… Казнь, где приговоренный к смерти сам казнил себя, вопреки воле, вопреки горячему протесту жаждавшего жизни здорового, сильного тела. И мысль, что над ним, Бригидой, совершится сегодня или завтра этот же бессмысленный приговор, пронизывала все существо охотника невыразимым ужасом.

VII. Неожиданное спасение

Не спалось в эту ночь Бригиде. События последних дней поколебали даже его закаленные нервы многолетнего бродяги. Положение представлялось до того безнадежным, что не раз в голову приходила мысль ринуться вниз со скал по собственной воле, а не томиться, ожидая жестокого приказа неизвестного судилища.

Тоскливо бродил пленник по своей странной тюрьме, смотрел на равнодушно мигавшие звезды, думал о далеком любимом Подольском захолустье и о судьбе, так безжалостно исковеркавшей его жизнь мирного хлебороба, забросившей его в эту страну, где он должен носить несвойственную ему маску бродяги.

Бригида сел недалеко от края платформы, подпер голову кулаком и запел: