Наталья Никитина - Полтора килограмма Страница 43

Мне дали снотворное, и я опять провалился в сон почти на сутки.

Утром, как обычно, первой в палату вошла медсестра. Сегодня была смена улыбчивой Наоми. Она

приступила к обтиранию моего неподвижного тела. Я, неразборчиво мыча, попытался попросить ее убрать

катетер, установленный в мочевой канал. Эта штука порядком надоела. Я объяснил ей, что в случае

необходимости смогу позвать персонал. С энной попытки она поняла и заверила, что сегодня же поговорит

об этом с Дитте, а пока я должен оставаться с катетером.

Радуясь возможности изъясняться, я попросил почистить мне зубы, и она охотно отозвалась на

просьбу. Периодически смеясь над моей неловкостью, мы принялись за это, казалось бы, простое дело. Мне

долго не удавалось сплюнуть пасту, вероятно, тонус языка был еще слишком слаб. После нескольких

неудачных попыток Наоми просто взяла шприц и откачала слюну с пастой из полости рта. Я был счастлив,

словно в душном помещении, в котором был вынужден жить долгое время, наконец, открыли окна.

Этим утром меня наконец-то покормили! Это была овсяная каша, пожалуй, самая вкусная из всех, что

мне приходилось пробовать! Правда, она была очень жидкой, и я пил ее через трубочку.

Наступила очередь занятий с логопедом. Улыбающийся грек, держа в руках какую-то брошюрку,

удобно расположился на стуле рядом с кроватью.

– Мистер Харт, я всё понимаю, мое имя трудно произносить, особенно в вашем состоянии, поэтому

зовите просто Тасос, – великодушно предложил Анастасиос, открывая книгу, – мамочка моя, царствие ей

небесное, всегда так меня называла.

Начались нудные повторения сначала гласных, потом согласных, затем слогов. Признаться, повторяя

нараспев бессмысленный набор звуков, я чувствовал себя идиотом.

– У вас легкая форма дизартрии, – сообщил грек. – Вам мешает говорить неполный паралич

органов артикуляции, из-за этого возник замедленный темп речи, нечеткость произношения. Однако это всё

легко поправимо. Давайте попробуем плотно сжимать губы, чередуя это упражнение с надуванием щек.

Константинидис то и дело отвлекался, переходя на воспоминания из своего детства, случаи из

врачебной практики, причины кардинальной смены профессиональной деятельности.

– Мистер Харт, я пережил всё: и взлеты, и падения, – откинувшись на спинку стула, грек с

ностальгией устремил взгляд куда-то к потолку. – Помню, когда клиника пластической хирургии только

открылась, долгое время клиентов было совсем мало, так мы, чтоб не потерять квалификацию, в счет

зарплаты, с огромной скидкой, естественно, персонал оперировали. Потом заходишь в клинику, и тебя

встречает красивый охранник, по коридору идут привлекательные медсестры, миловидные санитарки.

Количество служебных романов возросло в несколько раз. Я сам не раз был главным героем страстных

адюльтеров! Молодой был, горячий! Дня не проводил, не употребив одной-двух женщин.

Потом он вдруг пресекал воспоминания и вновь сосредоточивался на тексте брошюры. Но через пять

минут занятий опять переходил на откровения:

– Устал я, понимаете, от пластики! Жене уже всё, что можно, подправил. Такая конфетка из нее

получилась! – эмоционально жестикулируя, изливал душу грек. – Стыдно признаться, но, бывало,

переберу со спиртным, приду домой ночью, зайду к спящему семилетнему сынишке в спальню, присяду на

край кровати и смотрю на него, смотрю. Думаете любовь такая отцовская? А вот и нет! То есть я его,

конечно, очень люблю! Однако руки так и чешутся этот безвольный, как у тещи, подбородок ему

подправить. И тогда я себе сказал: «Всё, Анастасиос, хватит! Заканчивай с этой работой!»

Увлекшись, он размахивал руками и брызгал слюной.

В палату в очередной раз заглянул Том.

Тасос, не спеша, поднялся со стула и, степенно попрощавшись, вышел.

Том, всё это время изнывающий у двери, быстро проскользнул в палату.

– Привет, Дэн. Слушай, от этого грека есть хоть какая-то польза? Или он только по женщинам

специалист? Когда ты пригласил этого жигало работать в Бостон, то я встречал его в аэропорту. Ну, нашел я

его, познакомились, идем к выходу, оглядываюсь, где грек? Нет грека! Пошел искать. А он пристроился за

длинноногой блондинкой и шагает, словно под гипнозом, глаза, как маслины, томно бликуют, шерсть на

груди аж выпрямилась и заблестела, как у нерпы.

Я рассмеялся.

– Правда, так и было! Я что хотел? Мне нужно уехать на три дня, так что не теряй. У тебя всё

нормально? Может, что нужно? – обеспокоенно склонившись, спросил Том.

56

– Тевизо, – промямлил я.

– Не понял. Повтори, – и наклонился еще ниже, так, что я смог рассмотреть каждую пору его

эбеновой кожи.

– Те-ви-зо, – уже по слогам повторил я попытку.

– А-а-а, телевизор? – догадался он.

– Да.

– Сейчас, организую, – тоном факира отозвался Том и, щелкнув ради смеха каблуками туфель,

вышел.

Миновало добрых полчаса. Наконец, в дверь боком протиснулся Том, неся в руках плазменный

телевизор.

– Из своего кабинета забрал, – гордо и одновременно жалобно посетовал он.

Следом вошел санитар и помог ему установить плазму на противоположной стене.

Они ушли, а я принялся вникать в глобальные мировые реформы, произошедшие за эти почти два

года. Несмотря на часто возникающие головные боли, мысли были ясные, мозг требовал интеллектуальной

нагрузки. Но счастье длилось недолго. Через час Наоми выключила телевизор, дала дозу обезболивающего

препарата, и я опять уснул.

По моим расчетам, прошло не менее двух месяцев с того дня, как я пришел в сознание. Катетер

убрали и установили на стене палаты динамик для голосового вызова медсестры в случае необходимости.

Каждое утро в одно и то же время мне измеряли артериальное давление. Затем везли в соседний

кабинет на физиопроцедуры. После завтрака наступала очередь сеанса акупунктуры, чередуемой с

фармакопунктурными видами воздействия. В целях насыщения мозга кислородом мне назначили

оксигенобаротерапию, или, проще говоря, барокамеру. Я покорно доверял свое тело в распоряжение

медицинского персонала, порою даже не следя за ходом сеанса, будь то лазерный луч, магниты или даже

пиявки.

Улучшения, конечно, есть. Складывается впечатление, что поверх мышц на меня надели чужую кожу.

И вот сейчас, по прошествии двух месяцев, я стал чувствовать, что эта чужая кожа начала истончаться,

появилась чувствительность именно моей родной кожи. Временами возникало нестерпимое желание

почесать какую-либо часть тела – это так восстанавливалось кровообращение и работоспособность