Владимир Михайлов - Вариант "И" Страница 43

В. И вы думаете, что народ пошел бы на это?

О. Мы разговариваем серьезно?

В. Я надеюсь.

О. Вот и давайте разговаривать серьезно.

В. Ну хорошо. Если серьезно: вы полагаете, что у нас когда-либо существовал недеспотический способ правления? Надеюсь, что вы такие думаете. В противном случае я чувствовал бы себя сильно разочарованным.

О. Не стану вас огорчать. Конечно, у нас во все времена существовало единоличное правление; менялись только названия.

В. Так чего же вы в таком случае хотите: еще одной смены вывески, не более того? Стоит ли огород городить?

О. А вот в этом никак не могу с вами согласиться. У государя есть великое преимущество по сравнению со всеми президентами, генсеками, председателями президиумов, et cetera. Он не избирается. Или если и избирается — то единожды на столетия. Избирается династия. И — никаких больше электоральных кампаний, претендентов, теледебатов, фальсификации результатов, никаких громадных расходов — и великолепное ощущение полной законности власти. А мы уже забыли, каково это ощущение. И еще: о государе уж никак нельзя сказать, что, мол, какой из него правитель, если он до того был — да кем угодно: директором завода, заведующим лабораторией, секретарем обкома или начальником милиции, допустим. Кем был? Наследником. Цесаревичем. И никаких проблем.

В. Ну что же, во всяком случае, мне теперь ясна ваша позиция. Вы понимаете, разумеется, что я никак не могу согласиться с вами в главном: в том, что Россия без такого рода перемен существовать не может. Может, я вас уверяю, и надеюсь, что жизнь вам это докажет достаточно скоро.

О. Ну, если вы полагаете, что для России просто существовать — достойная судьба, то…

В. Не придирайтесь к словам. Я выразился неправильно.

О. Вы выразились совершенно правильно. Россия сейчас не более чем существует. И до возникновения фундаментальной идеи своего самоощущения только и сможет, что кое-как существовать. И это в лучш случае. Или перестанет существовать как единая Россия — в худшем. Вас устроил бы такой вариант?

В. Ни в коей мере. Да и никого другого, я думаю.

О. А вот тут вы ошибаетесь. Потому что в отсутствие фундаментальной идеи центром моего мышления — и, следовательно, всей жизни — является мое личное, ну, пусть семейное благополучие. А тогда уже все равно, достигается ли это благополучие в пределах великой страны, мировой державы — или княжества Тверского или Ярославского. Вы думаете, россиянин не способен усвоить образ мыслей обитателя Люксембурга? Не каждый, наверное, но очень многие…"

Вот такие беседы работников госбезопасности с тогдашними монархистами, еще немногочисленными и весьма наивными, происходили уже в начале века.

И нельзя не признать, что при всей своей наивности обстановку они оценивали в общем совершенно правильно. В отличие от тогдашних властей.

Хотя есть основания считать, как я уже упоминал, что и в кругах власти люди наиболее дальновидные начали уже об этом задумываться. Я имею в виду не тех, кто представлял власть, был, так сказать, фигурами на доске, но тех, кто эти фигуры передвигал. Люди, обладающие подлинной властью, чаще всего остаются в тени: это позволяет им не нести никакой ответственности перед историей. Чаще всего их ищут (и находят) на вторых ролях неподалеку от кормила власти; однако самых главных вообще не находят. Они конспирируются куда успешнее, чем, скажем, профессиональные разведчики. Таким вот образом.

Я аккуратно упрятал бумаги в конверт и вернул Наташе.

— Большое спасибо, Наташа. Очень интересно. Теперь вернемся к моей просьбе. Мне хотелось бы видеть, где и как вы спрячете мое добро.

Она немного подумала.

— Хорошо. Идемте. Я вам покажу.

Мы вышли в прихожую. Она отворила дверь во вторую комнату — здесь была спаленка. Как и в том, первом, помещении, здесь, с мужской точки зрения, царил порядок, однако самой хозяйке, видимо, так не казалось. У женщин свои представления об аккуратности и чистоте; здесь же, возможно, пыль не вытирали дня два. И еще — постель на диване не была убрана или хотя бы заправлена. Видно, Наталья забыла об этом, иначе вряд ли позволила бы мне заглянуть сюда. А вспомнив, покраснела и пробормотала:

— Извините за хаос. Я уже собиралась ложиться — мало спала накануне…

Я сделал вид, что ничего не замечаю.

— Ну и куда же вы собираетесь спрятать мои пакетики? Она подошла к гардеробу.

— Сюда, на полку. Под белье.

— Ни в коем случае. Обычно искать начинают именно со шкафов.

Я говорил это, а сам все смотрел на диван, не знаю почему, пока не ощутил наконец, что для нее это было мучительной пыткой. Тогда я сказал:

— И вообще не в спальне. Может, мы зайдем а кухню?

Она кивнула без особой радости. В тесной шестиметровке я огляделся.

— Где вы держите кастрюли?

Она показала на висящий на стене трехстворчатый шкафчик. Я раскрыл его.

Среди прочего там находились четыре кастрюли, вложенные одна в другую, своего рода поварская матрешка.

Я вынул три верхние, в оставшуюся, самую большую, положил кассеты и осторожно водворил меньшие кастрюли на место.

— Тут надежнее. Только, когда будете варить суп, лучше выньте их — у них весьма своеобразный вкус, многим не нравится.

Она ответила серьезно:

— Этой большой я не пользуюсь уже давно…

С тех пор, как осталась одна — следовало это понять.

— Ну вот. Очень вам благодарен. И знаете… Я буду очень ждать вас завтра.

— Я подумаю.

А теперь можете выпроводить меня.

Наталья не стала уговаривать меня задержаться, Видимо, ей хватило новых впечатлений и переживаний.

Мы вышли в прихожую. И там случилось неожиданное.

Честное слово, я совершенно не хотел ничего подобного. Все произошло как-то само собой. Мои руки поднялись без моего участия. И обняли ее. И привлекли.

Она не вырывалась. Я смотрел ей в глаза, и она отвечала таким же взглядом. Серьезным. В нем не было вопроса и не было осуждения. Словно бы она заранее знала, что так произойдет.

Наконец я опомнился и опустил руки.

— Извини… — пробормотал я. — Наверное, я давно уже разучился достойно вести себя с женщинами.

Она чуть приподняла уголки губ. И ничего не сказала.

Я повернулся и вышел. Дверь за мной защелкнулась — не быстро и не медленно, в обычном темпе. Пока она затворялась, сердце мое успело ударить, наверное, раз пятнадцать — я был взволнован не на шутку. Все это было по меньшей мере удивительно: что я, как оказалось, мог еще так реагировать на женщину. А я надеялся, что со всем подобным покончено уже навсегда.

Но мне стало хорошо. Как-то грустно-хорошо. Бывает так. Бывает. Ну и дела…

Глава пятая