Владимир Михайлов - …И всяческая суета Страница 43

— Тут поездишь, — недовольно сказал практик. — Когда ты не позволяешь живые деньги взять.

— Кто тебе мешает? — спросил хозяин, встав с кресла и застегивая пиджак. — Вот, например, я слышал, в Москве Дворянское собрание открылось. Вот с них бери. За амбиции надо платить, и по высшей ставке. А этих пока оставь в покое. Ну — поехали, пока настроение у нас праздничное!

8

Вот так после газетной публикации нависла было беда над нашим кооперативом — но, как видим, обошлось пока. Нет, указание, конечно, осталось в силе. Но и мнения тоже остались. А мнение всегда сильнее. Потому что указание можно отменить, а мнение нельзя. Оно, как говорится, реальной фигуры не имеет. Ну и, скажем прямо, дело с одним кооперативом — все-таки не такого масштаба дело, чтобы ставить его на особый контроль. Наша же жизнь вообще на том построена, что если вынесено решение, принято постановление или дано указание, то как бы подразумевается, что оно уже и выполнено, вопрос решен, проблемы больше нет. Очень заразная привычка, и не просто от нее избавиться.

Однако все сказанное вовсе не означает, что там, за облаками, о деле с кооперативом так никто и не вспомнил. Нет, вспомнили, и не далее как в тот самый день, когда произошли все уже описанные нами встречи и разговоры. А случилось это так. Работы в этот день было немного, и самое малое два облеченных высокой (но, увы, не самой уже высокой, заметьте это, это очень важно) властью мужа решили вечером на дачу к семействам не ехать, а переночевать в городе, и соответственно проинструктировали шоферов. Вечером, уже поздно, одному из них стало что-то скучно, по ящику шла какая-то мура, и он позвонил другому, двумя этажами ниже. Оказалось, что тому тоже скучно и можно скоротать вечерок вдвоем. Так они и собрались. И каждый из них обратил внимание на то, что коллега его и товарищ был явно не в лучшем настроении и печать забот и грусти лежала на обеих лицах.

— Что невесел? — поинтересовался тот, что пришел.

— Да ну… Бардак такой, что прямо хоть плачь.

— Это верно, — согласился гость. — Не знаю прямо, что за люди. Никак не научатся. Правду говорят: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. А когда грянет, то уже и поздно…

— А что им сделаешь! — сказал первый. — С работы снимешь? Так он завтра организует что-нибудь этакое, СП какое-никакое…

— Конечно, — сказал гость, — за такие дела можно бы и под суд отдать, но только — люди-то все неплохие и могут ведь работать, если захотят.

— Под суд… — повторил хозяин задумчиво. — А помнишь, — он вдруг оживился, — как раньше в таких случаях делалось? Одно слово — и не стало их, разогнали, ликвидировали как класс. И никто и не пикнул! Сколько лет прошло, а и до сих пор вспоминают…

— Ты о чем? — спросил гость. — О ленинградском деле, что ли? Или о генетиках?

— При чем тут генетики! — несколько даже обиделся хозяин. — Я о том, как он команду ЦДКА разогнал, когда они продули за рубежом. Одно слово — и нет команды! А эти засранцы снова две игры в Италии профукали — и ничего, и дальше играть будут!

— А, вот что, — усвоил второй. — Я думал, ты о взрыве на шахте…

— Тоже плохо, конечно. И опять же. Был бы Хозяин — сразу полдюжины к стенке, "остальных в лагеря — и справедливость торжествует, и никаких забастовок тебе, никаких запросов…

— Хозяин дело знал, — кивнул гость.

— Вот как хочешь, а не хватает его сегодня, — сказал первый. — Ведь, кажется, работаем, стараемся — а все равно, сползаем к капитализму, к анархии, социализм своими руками разрушаем, предаем мировую систему. А будь он… Выпьешь рюмку?

— А отчего нет? — не отказался гость.

— Ну, пойдем в гостиную.

В гостиной, сплошь затянутой ковром, стояла финская стенка (хозяин дома отличался спартанской непритязательностью), несколько глубоких кресел, видом напоминавших рюмки для вареных яиц, низкий обширный стол, на котором возвышалась высокая яркая коробка, заключавшая в себе бутылку; еще были в комнате видеосистема «Шарп», аудиосистема японской фирмы «Сейко» и кабинетный рояль «Стейнвей», на котором супруга хозяина иногда играла. Самого его Бог не сподобил, а дети по отдельности жили.

Собеседники удобно уселись у стола. Хозяин налил.

— Ну, — произнес он, — вечная память!

Немножко закусили тем, что было под рукой.

— И с каждым днем все хуже, — продолжил гость. — Куда уж дальше, если кооперативы начинают покойников воскрешать.

— Ты о чем? А, ну да, слышал.

— Навоскрешали, кого попало…

— Повторим? — посоветовался хозяин: все же привычка к коллективному руководству — великая вещь.

— Отчего же, — поддержал гость.

Повторили.

— Ну конечно, — сказал хозяин, прожевывая. — Вот именно: кого попало… Слушай-ка: а если не кого попало?

— В каком смысле?

— Погоди, сейчас додумаю… Ну да. Выходит, они могут кого хочешь воскресить?

— Ну и что?

— А если — его?

— Его… — медленно повторил гость, ощущая, как идея эта, вместе с выпитым, растекается по всему телу и приятно согревает.

— Вот именно. Память — памятью, но если он вдруг появится — ведь признают? Признают!

— Армия, — сказал гость. — И органы. Признают. Наверняка. Они от беспорядка больше всех страдают."

— А если они признают — кто воспротивится?

— Не я, — сказал гость.

— И не я. Значит так. У военных надо позондировать и в Комитете. Военных возьмешь на себя? Они тебя уважают.

— Договорились. А ты — остальное.

— Принято. Ну — за успех?

— Грех отказаться.

Рюмки нежно прозвенели, соприкоснувшись. Это еще не благовест, конечно, не колокольный перезвон на том, что осталось в столице от былых сорока сороков. А удастся — ох, в какие колокола ударим! Заставим-таки мир задрожать! Нам не привыкать! Будь здоров! И ты будь здоров! И — его здоровье! Его!

А все-таки смирновскую хорошо очищают. Легко идет. Мелкими пташечками.

9

Недаром говорят, что идеи, которым пора приспела, носятся в воздухе. Иначе как могли бы в один и тот же день три совершенно разных группы людей, не сговариваясь между собой, прийти к одному и тому же выводу? Никак не могли бы. Но пришли же!

Ну, ладно. А чем заняты те, кто ни к каким идеям не приходит? Землянин, например?

Ну, я уж и не знаю, удобно ли… Только если вы настаиваете.

А Землянин проводил тогда капитана Тригорьева и вместо того, чтобы вернуться в лабораторию, где еще завершал свой туалет восстановленный лейтенант Синичкин, поднялся по лестнице и вышел во двор — подышать. Во дворе было тихо и спокойно. И Сеня одиноко стояла в углу, спиной к Землянину. Даже по спине этой чувствовалось, какой одинокой и неприкаянной ощущала себя девушка сейчас. Поэтому Землянин тут же направился к ней. Подошел и положил руку на плечо, как бы приобнял. И Сеня сразу прижалась к нему.