Светлана Тулина - Воображала Страница 44

Воображала сидит в углу, лицо равнодушное, глаза сощурены. Замечает спокойно:

— Ребра я срастила, руку — тоже. Синяки сами пройдут, лень возиться было…

Врач смеется, приподнимаясь у стены:

— Конечно! Ну да, конечно!.. Как же иначе… А я-то, дурак… Теперь понятно… — он осторожно вертит головой, проверяет подвижность рук. Бросает на Воображалу острый неприязненный взгляд, — Ничего личного, правда? Справедливость торжествует…

— Мог бы, между прочим, и спасибо сказать. Как вежливый человек.

Врач усмехается хищно, и нет в этой его усмешке ничего веселого.

— Дело не во мне, правда? Я-то все голову ломал — за что же ты меня так… А тебе ведь все равно было, правда? Я просто вовремя под руку подвернулся… Вот и все. Не повезло. Бывает… Я понимаю. Скверное настроение — оно у всех бывает… Только не все могут срывать его на тех, кто случайно подвернулся под руку. Тем более — так.

— Я не совсем понимаю.

— Все ты понимаешь… Уверен, ты никогда не обрывала мухам крылышки. И кошек за хвост не дергала. Ведь не дергала же, да?.. Ну, ответь, не дергала?!

— Не дергала. При чем тут кошки?

— Пра-авильно! Тебе это просто неинтересно было, правда? Да и зачем самой пачкаться, когда можно чужими руками? Да и что такое — кошки!? Мелко это. Гораздо интереснее, когда с людьми… И, главное чтобы — чужими руками…

— Не понимаю…

— Брось!.. Я-то, дурак, думал, что это ты меня ненавидишь. Меня, лично, понимаешь? Все понять пытался — за что… А дело не во мне, все гораздо проще. Объект не важен, важно действие. Не я, — так тот же Ромик… Или Алик. Впрочем, Алика ты уже… Хоро-ошие игрушки, правда?! Только ломаются быстро… Но это не важно. Их же полно вокруг, подобных игрушек-то!.. Но раз уж я подвернулся — можно и меня. Игрушка как игрушка, ничем не хуже других. Вполне можно пожалеть… Но сначала… Для того, чтобы игрушку можно было ПОЖАЛЕТЬ, ее ведь нужно предварительно подготовить… Чего ее жалеть, если она новенькая да целенькая? Если ей не больно?.. Поэтому-то и нужно сначала ее… подготовить.

Вздрагивает, щурится. Улыбка жесткая. Говорит размеренно и отчетливо, словно припечатывая каждую букву:

— Довести до нужной кондиции…

Смеется сквозь зубы, морщится. Воображала неподвижна. Смотрит на него широко открытыми глазами. Она слегка напугана, но больше — растеряна. У врача глаза дикие, лицо постоянно дергается, голос быстрый, сбивчивый, снижающийся до свистящего шепота:

— Эти идиоты думают, что сами тебя сюда загнали!.. Нет, представляешь, они ведь всерьез так думают! Смешно, правда?.. Но я-то знаю… — хихикает, грозит Воображале пальцем. Внезапно становится очень серьезным, почти злым, — И ты — ты тоже знаешь…

У Воображалы странное выражение лица. Кажется, что она готова заплакать.

— Не понимаю…

Врач хихикает, подмигивает, грозит пальцем. С неожиданной яростью:

— Врешь!!! Все-е ты понимаешь! Ты, и только ты. С самого начала. Я не сразу понял… А они — так и вообще ничего не поняли… И не поймут уже! Но я… Я слишком хорошо тебя знаю. Слишком долго был рядом… Слишком много видел.

Внезапно успокаивается, переворачивается на спину, смотрит в белый потолок. Говорит задумчиво и грустно:

— Иногда я думаю — а есть ли я вообще? В смысле — на самом деле? Сам по себе… Или я — тоже просто тобою выдуман?..

Конти стоит у притолоки. Поза напряженная, лицо застывшее, непреклонное. Смотрит в сторону. Голос сухой и жесткий. Говорит ровно и тихо:

— Пусть я чего-то не понимаю. Можно же объяснить. Я всегда старался играть по правилам. Во всяком случае — до тех пор, пока существует такая возможность… Я и сейчас постараюсь. Но для этого я должен знать, в чем заключаются эти самые правила. Это же вполне логично, правда?

Я никогда ничего не просил. Ни у кого. Тем более — у тебя. Забавно. Знаешь, мне было бы понятнее, если бы у тебя были бы ко мне какие-то требования… Претензии там… обиды. Но ведь — нет, правда?.. Ни обид, ни претензий, ни требований… Ни-че-го. Ладно… Давай поговорим как деловые люди. Бартер. Ченч. Услуга за услугу. А?..

Молчание.

— Не хочешь. Ну что ж. Хорошо. Правильно, конечно. О нам с тобою чем можно говорить… Какие там сделки, о чем это я!.. Смешно даже. Это я так, пытался сохранить честь мундира. Да и что я бы мог тебе предложить?.. Глупо. Знаешь, одно время я ведь пытался найти для тебя что-нибудь важное, ценное, действительно нужное, заинтересовать… Долго пытался. А теперь уже поздно.

Я проиграл. Слышишь? Какие там сделки на равных… Мы никогда не были на равных. Мне нечего тебе предложить. Я сдаюсь. Ты сильнее, я признаю это. Глупо не признавать…

Но — на правах более сильного — помоги!..

Я просто… прошу. Прошу о помощи. Ты можешь, я знаю… Хочешь, чтобы я унижался? Я буду унижаться. Только скажи — чего ты от меня хочешь?! Скажи хоть что-нибудь!!!

НУ ЧТО ТЫ МОЛЧИШЬ!!?..

— Неправда! — голос Воображалы звонок и напряжен, — Это все неправда! Ему нечего было бояться! Это же просто смешно! Я никогда не делала ничего, что могло бы дать повод!.. Ничего из того, что Вы тут наговорили! Бояться меня?!! Смешно!..

Она даже переходит на «Вы», то ли от растерянности, то ли обороняясь. Врач тоже на взводе, его голос напряжен не менее и так и сочится ядом:

— О, какая милая оговорочка — это твое «Я»! «Я не делала», «Я не давала», «Я ни разу»!.. Только ведь тебе-то и не надо — самой. Самой — это же не так интересно, правда? — врач хихикает, качает головой, — Это же просто с ума сойти! Жить рядом с таким каждый день, годы и годы… И деться-то некуда… И ведь он же наверняка — все понял… Давно уже понял… Я — и то догадался… А сколько я тебя знаю?.. без году неделя. А он — всю твою жизнь… Конечно же, понял. Но — деться-то некуда! Смешно!.. — Смех переходит в стон. Врач трясет головой, бормочет быстро с закрытыми глазами, — С утра до вечера, и так без конца, рядом, рядом, о, Боже, тут поневоле уйдешь в работу, больше-то некуда ему было уйти, бедному… — длинный всхлип. Лицо у Воображалы похоже на белую маску в ореоле ярко-рыжих волос. Черты неподвижны, живут лишь глаза. Врач смеется, качая головой, продолжает, все убыстряя темп:

— Очень удобно, а что? Всегда чужими руками, пай-девочка, умница-скромница… и, разумеется — только из самых лучших побуждений, как же мы о побуждениях-то забыли, всегда исключительно только из самых лучших, и никак иначе! Иначе нельзя, всегда только из самых лучших и благородных, тебе же со стороны всегда виднее, что для любого из нас лучше, со стороны всякому виднее, вот только что он может, этот самый всякий, кроме как дать совет, которому все равно никто и никогда… — раскрывает глаза. Говорит внезапно охрипшим голосом, — Но ты… Ты-то у нас — не всякий. Ты — можешь… Ты — можешь ВСЕ…