Сергей Гомонов - Послания себе (Книга 3) Страница 44

- Вот, наконец-то ты сознался, что хотел, чтобы я избавилась от него! Ты сказал это вслух!

Николай молча оделся и застегнулся. На самом деле он кипел еще страшнее нее. Ему хотелось избить жену до полусмерти - за все эти несколько лет полного ада. Он ненавидел ее за то, что она ведет себя, как склочная торговка, а выражается, словно привокзальная шлюха - пусть и не бранными словами, но с таким же истерическим хрипом и надрывом в голосе, взвизгивая, не пытаясь сдержаться. Они дошли до точки. Это все. Последняя пушинка сломала спину верблюда. А ведь он по собственной воле стал тем самым верблюдом. И если он сейчас ударит ее, то не сможет больше остановиться, а это означает... это означает... да черт его знает, что это означает! Хуже уже некуда! Предел. Дальше - только вниз. Они сами тянут друг друга вниз. Проклятье! Проклятье!

- Куда ты собрался на ночь глядя, черт тебя побери?! - уже просто в апогее злобы завопила она.

Раз, два, три, четыре, пять...

- На все четыре стороны, - сказал он и хлопнул дверью.

Рената взвыла, изо всех сил пнула косяк, закричала от боли с треснувшем суставе и, хромая, расшвыривая все на своем пути, ринулась в комнату.

- Сволочь! Сволочь! Тварь последняя! Ненавижу тебя! Чтоб ты провалился, чтоб ты сдох! - она повалилась на колени посреди комнаты и вцепилась в волосы. - Ненавижу! У-у-у-у... Не... ненавижу! Тварь! - она саданула кулаком по ковру.

Вдруг в комнате заплакал проснувшийся от ее воплей сын. Она с шумом втянула в себя воздух, захлебнулась, закрыла рот руками. Это безумие, это полное безумие... Неужели она, Рената, неужели же она способна устраивать дебоши, забывая при этом, что в соседней комнате спит единственный, кого она еще любит на этом свете?! За что наказывают ее боги помрачением рассудка?! Что она сделала им?

Все так же прихрамывая, молодая женщина бросилась в детскую.

- Почему вы кричали, мама? - протягивая к ней руки, Сашкин испуганно блестел мокрыми глазами при свете ночника. - Где папа?

Рената подхватила его на руки:

- Тебе приснилось, Сашкин... Тебе приснилось... - она прижала ребенка к себе и поцеловала в мягковолосую макушку. Спи, мой зайчик... Тебе приснилось...

- Вы ругались. Это было на самом деле... - серьезно сказал Саша, кулачком вытирая глаз. - Вы поругались из-за меня?

- Ты что? Тебе приснилось... - лживо-ласковым голосом уверяла его Рената. - Тебе приснилось, ничего этого не было...

- Но папа ушел, его нет. И ты кричала, ты же кричала? И плакала. У тебя глаза сырые. Мам, ты злая?

Она зажмурилась и запрокинула голову. За что, боги?! За что?!

- Я хочу в кровать, - сказал Саша и отстранился от нее, упираясь ладошками в разгоряченную материнскую грудь. - Пусти!

- Да, да, ложись... Тебе все приснилось... - все еще бормотала она.

Он вырвался и скатился на свой диванчик. Оказавшись в постели, мальчик сунул руку под подушку и вытащил жуткую фигурку дракончика. Лишь после этого он стал успокаиваться, лег и почти с головой накрылся легким одеялом. Рената дрожа, как посторонняя стояла у изголовья. Прижав обсидиановое чудовище к груди, Саша прерывисто вздохнул и начал засыпать.

Рената села на детский стульчик и скорчилась в три погибели. Слез больше не было. Ее просто выворачивало, хотелось распахнуть окно и... Но при виде сына она вздрагивала и гнала от себя старую идею, которую не раз вытаскивала из заветной шкатулочки оскорбленного самолюбия, стирала с нее пыль, вертела так и эдак и укладывала назад, до "лучших" времен - когда Сашкин будет большой, когда он уйдет от нее (а в том, что он уйдет, Рената была уверена)... Ей было страшно. Если бы она могла убрать в ту же шкатулочку свой страх и воспользоваться идеей... Слабачка! Даже этого ты не можешь! Никчемное животное, позабывшее все на свете...

"Сестренка-Танрэй! Да ты, я смотрю, совсем утратила былую спесь! Ты поистине достойна своего муженька! Я ни в чем не раскаиваюсь, обезьянка. Теперь ты показала свое истинное лицо! Вот с таким и ходи"...

Рената легла на пол и обвила руками колени. Мой второй голос, ты прав, ты несказанно прав. Убей меня, если ты так умен. Сделай, чтобы я не проснулась, чтобы ушла в небытие... Ты это можешь... можешь... можешь...

Сама того не замечая, она забылась муторным, гадостным, ледяным сном, а внутри нее посмеивался все тот же незнакомец, который знал о ней все и был ее частью с самого рождения...

Сон был похож на явь, тяжелую и пасмурную явь, от которой устаешь так, словно прошел все круги ада. Несколько раз, в перерывах между пробуждениями, ей казалось, что она поднимается, подходит к Саше, гладит по волосам и бормочет:

- Он всегда считал нас троих ненормальными. Он верит только в то, что можно потрогать, чем можно набить карманы... Он и меня пытается засунуть в карман: не ему, так и никому, пусть она лучше станет серой мышью... И я стала серой мышью, тупым животным, которое уже пять лет не держало в руках книг, не могло проявить истинных чувств.

Малыш тихо всхлипывал во сне, еще крепче прижимая к груди свою ужасную игрушку.

- Я ослепла. Мне хотелось верить, что он все больше и больше походит на твоего отца, а ведь на самом деле... господи, что я тебе сделала?! За что, господи?!

Она очень замерзла, лежа на полу, но проснуться не могла. Ренате снилось еще, что в пищевод и в желудок ей вставлена резиновая холодная трубка, и она то расширяется, то сужается внутри нее. В голове звучала музыка с диска Владислава Ромальцева - не музыка даже, а странный набор каких-то шорохов, нежных звоночков, шепота; все это переплеталось и при кажущейся нелепости было гармоничнее и насыщеннее любой гениальной симфонии, известной ныне. Жаль только, что запомнить ее, разделить на составляющие, невозможно. Разделить - суть уничтожить. "Разделяй и властвуй!" - сказал кто-то из великих полководцев. Разделяй и властвуй. Раздели и наложи суровое проклятье...

Рената застонала во сне, но даже боль в сломанном пальце не смогла разбудить ее.

Долгожданная тень - она пришла под утро. В низко нахлобученном капюшоне и широкой черной хламиде эта тень казалась еще выше и еще бесплотнее. А Рената ощутила себя сидящей на ковре под старинным балдахином и увидела, что кожа ее плеч, рук, груди, обнаженных ног смугла, с золотистым отливом, а одежды на ней из тончайшего газа.

- Я больше не могу, я устала... - сказала Рената, вернее, та, кем она была.

- Ты еще и не начинала, - не двинувшись, ответила фигура, и слова прозвучали не со стороны, а в голове женщины. Это был не голос, а осознание - как та музыка на диске.

- Я готова что-то делать! Я ведь не отказываюсь, Ал! Но кто подскажет мне, что именно?!

- Ты не понимаешь, что самое трудное и состоит в том, чтобы ВСПОМНИТЬ и решить самой, как действовать. Единственное, к чему ты стремилась - это забыть, выгнать из себя все, что тебе не нравилось вспоминать, оставить лишь вылощенную картинку и молиться на нее. Ты и не подозреваешь, что забыть всегда удается куда успешнее, чем вспомнить...