Владимир Одоевский - Интегральное скерцо Страница 44

Мистер Терль и мистер Смит прислушались.

Да, это мистер Фермли аплодировал из комнаты.

Мистеру Терлю понадобилось всего мгновенье, чтобы прийти в себя. Он толкнул в бок мистера Смита, и оба в экстазе захлопали. Эхо разнеслось по пустым комнатам отеля, ударяясь о стены, зеркала, окна, словно ища выхода наружу.

Теперь и мисс Хилгуд открыла глаза, и вид у нее был такой, словно этот шквал застал ее врасплох.

Мистер Терль и мистер Смит уже не помнили себя. Они хлопали так яростно и громко, словно в их руках с треском лопались связки карнавальных ракет. Мистер Фермли что-то кричал сверху, но никто его не слышал. Ладони разлетались, соединялись снова в оглушительных хлопках и так до тех пор, пока пальцы не распухли, и дыхание не стало тяжелым и учащенным, и вот наконец горящие, словно обожженные руки лежат на коленях.

И тогда очень медленно, словно еще раздумывая, мистер Смит встал, вышел на крыльцо и внес свои чемоданы. Он остановился у подножия лестницы, ведущей наверх, и посмотрел на мисс Хилгуд. Затем он перевел глаза на ее чемодан у ступенек веранды и снова посмотрел на мисс Хилгуд: брови его чуть-чуть поднялись в немом вопросе.

Мисс Хилгуд взглянула сначала на арфу, потом на свой единственный чемодан, затем на мистера Терля и наконец на мистера Смита и кивнула головой.

Мистер Смит, подхватив под мышку один из своих тощих чемоданов, взял чемодан мисс Хилгуд и стал медленно подниматься по ступенькам, уходящим в мягкий полумрак. Мисс Хилгуд притянула к себе арфу, и с этой минуты уже нельзя было разобрать, перебирает ли она струны в такт медленным шагам мистера Смита или это он подлаживает свой шаг под неторопливые аккорды.

На площадке мистер Смит столкнулся с мистером Фермли — накинув старый, выцветший халат, тот осторожно спускался вниз.

Оба постояли с секунду, глядя вниз на фигуру мужчины и на двух женщин в дальнем конце гостиной — всего лишь видение, мираж. И оба подумали об одном и том же.

Звуки арфы и звуки дождя — каждый вечер. Не надо больше поливать крышу из садового шланга. Можно сидеть на веранде, лежать ночью в своей постели и слушать, как стучит, стучит и стучит по крыше дождь…

Мистер Смит продолжил свой путь наверх; мистер Фермли спустился вниз.

Звуки арфы… Слушайте, слушайте же их!

Десятилетия засухи кончились.

Пришло время дождей.

Спайдер Робинсон

ЖИЗНЬ КОРОТКА…

Она сидела не шевелясь, стараясь ни о чем не думать, пока не пришло время собираться. Неподвижность, казалось, успокаивала, отодвигала все дела куда-то вдаль. Руки не дрожали, втирая крем; из зеркала глядело безмятежное лицо.

Мощная машина вынесла ее из гаража, взмыла в воздух и понеслась на север. Встреча должна состояться во что бы то ни стало.

“Десятки человеко-лет труда, бог знает какая прорва вложенных денег, — думала Дороти, — и все сводится к получасовому разговору. Столько усилий, столько чаяний. Может быть, незначительных в мировом масштабе, конечно, но по сравнению с быстротечной беседой… Все равно что отрегулировать давление на пластинку — лишний грамм, и алмазная игла сломается. Я должна быть тверже алмаза”.

Вместо того чтобы смотреть в окно на лежащий внизу Вашингтон, она включила телевизор и жадно впитывала последние известия в надежде услышать какую-нибудь неожиданную новость, которая помогла бы в предстоящей беседе. Увы, ничего. Пробудилась к жизни машина: “Приземляемся, мадам. Приготовьтесь к проверке”. Ощутив легкий толчок, она открыла окно, протянула пропуск морскому пехотинцу в голубой форме и не спеша вышла навстречу улыбающемуся мужчине.

— Рад тебя видеть, Дороти.

— Здравствуй, Филипп. Спасибо, что встретил.

— Ты прекрасно выглядишь сегодня.

Пустые любезности не раздражали ее. Поддержка Фила могла понадобиться. Но она подумала: “Какое великое множество фраз истерто до бессмысленности столетиями повторений”. Впрочем, и эту мысль никак не назовешь свежей.

— Он готов принять тебя, идем.

Она с удовольствием расспросила бы о настроении старика, но понимала, что это поставит Фила в затруднительное положение.

— Пожалуй, тебе повезло. Сегодня он явно благодушен. Дороти благодарно улыбнулась. Если Фил когда-нибудь отважится на ухаживание, она его не отвергнет.

Они шли по широким длинным коридорам с высокими потолками; здание было построено еще во времена дешевой энергии. Даже в Вашингтоне мало кто решался жить в таком энергорасточительном окружении. Обстановка усиливала впечатление, создаваемое простором: голые от ковра до потолка стены. Каждые сорок метров их однообразие нарушали изысканно простые произведения искусства баснословной стоимости. Идеальная по своей непритязательности белая фарфоровая ваза, по крайней мере, тысячелетней давности, на грубой подставке вишневого дерева. Изумительная цветная фотография заснеженной проселочной дороги, выполненная на серебряной фольге; по мере приближения на фотографии менялось время суток. Хрустальный шар метрового радиуса, внутри которого танцевала голограмма бессмертной Друммонд; так как она перестала выступать до развития голографической техники, это, следовательно, было дорогое машинное воссоздание. Маленькая гласситовая камера с первой в мире вакуумной скульптурой — легендарным “Звездным камнем” Накагавы. Каждый экспонат этой выставки бесцеремонно вторгался в мысли, требовал внимания и напоминал о могуществе хозяина. Посетить сенатора в его собственном доме значило проникнуться чувством смирения. Дороти понимала, что так сделано умышленно, но не могла превозмочь себя. Это раздражало ее, а ощущение раздраженности, в свою очередь, раздражало еще больше.

В конце коридора находился лифт. Филипп ввел ее внутрь и нажал на кнопку, не давая разглядеть этаж.

— Желаю тебе успеха, Дороти.

— Спасибо, Филипп. Каких тем следует избегать?

— Ну… Не говори с ним о геморрое.

— Мне бы и в голову не пришло…

Он улыбнулся.

— Наш уговор об обеде в среду остается в силе?

— Если ты не предпочтешь ужин.

Он слегка поклонился и отступил назад.

Двери лифта закрылись, и она тут же забыла о существовании Филиппа.

“Создания разумные неисчислимы; я клянусь спасти их. Пагубные страсти несметны; я клянусь искоренить их. Правда безгранична: я…”

Двери лифта снова открылись, прерывая клятву Бодисатвы. Дороти даже не почувствовала остановки; но догадывалась, что опустилась, по крайней мере, на сотню метров.