Александр Сухов - Армагеддон объявлен Страница 45

Закончив читать, Веселуха низко поклонился слушателям и показушно опустил голову на грудь, мол, готов покорно принять любой, даже самый безжалостный, вердикт уважаемой публики.

Какое-то время в помещении стояла гробовая тишина. Народ осмысливал всю бездонную глубину и неохватную ширь данного поэтико-философского опуса. Впрочем, процесс переваривания длился не очень долго, зал разразился громкими овациями тех, кто оценил по достоинству и принял творение мастера, и не менее громкими свистами и улюлюканьями тех, кому данные вирши показались излишне реалистичными.

Главным оппонентом и непримиримым противником Арчибальда, конечно же, был Вильяр Бронзо. Он громче всех в зале выкрикивал в адрес коллеги обидные эпитеты, впрочем, вполне совместимые с общепринятыми нормами морали. Что касается Веселухи, он переносил все нападки в свой адрес вполне стоически. Бородач лишь хитро улыбался и молча пялился на беснующегося и брызжущего ядовитой слюной Бронзо. Как оказалось, это внешнее его спокойствие было всего лишь показушной маской. Дождавшись, когда толпа немного успокоится, он накатил полный стакан крепчайшего хлебного вина и, выпив залпом, во всеуслышание заявил:

– Холуй, бабский угодник, нытик, писаришка ничтожный! Забыл… того… о своих корнях глубинных. Писать нужно не для размалеванных барышень, а для народа своего, который… эта… вскормил, взрастил и выпестовал…

– Дерьмовый дерьмописец! – ответствовал ему не на шутку обиженный Бронзо. – Из дерьма вылез, в своем же дерьме и захлебнешься!

Произнеся данную сакраментальную фразу, худосочный Вильяр Бронзо резко соскочил с эстрады и, сжав кулаки, рванул в направлении уважаемого Арчибальда.

Бородатый крепыш не стал дожидаться подхода противника и сам выскочил из-за стола, решив, по всей видимости, принять бой на открытом пространстве.

Подобная тактика вовсе не удивила Зенона, поскольку он прекрасно понимал, что долговязый и длиннорукий Бронзо получит неоспоримое преимущество в том случае, если дерущихся будет разделять какое-нибудь препятствие, в данном случае стол. В то же время, подобравшись как можно теснее к неуклюжему Вильяру, низкорослый Арчибальд вполне способен нанести ему существенный урон своими могучими кулачищами.

Все-таки, казалось бы, неотвратимое боевое столкновение не случилось. Оба достопочтимых гражданина были перехвачены на полпути своими же поклонниками. Тем не менее каждый из поэтов пытался вырваться, умудряясь одновременно отпускать в адрес конкурента весьма нелестные эпитеты.

– Розовый сопляк, духовный импотент, онанирующий на свои же рифмы! – басил во всю мощь своей луженой глотки Веселуха.

– Навозник, тупой пейзанин, толстожопый псевдонародник! – в ответ ему пронзительно верещал Бронзо.

Вообще-то Зенону показалось, что оба поэта вырываются не так уж и активно. На месте любого из них он давно сумел бы освободиться, даже без применения специальных методик, которые в свое время успешно освоил. Однако он окончательно уверился в том, что все происходящее было неплохо поставленным фарсом после того, как «непримиримых соперников» подвели друг к другу и «с неимоверным трудом» убедили обменяться рукопожатиями. Затем каждому поднесли по чарке водки и под ликующие вопли посетителей ресторана усадили за общий столик, где в окружении самых ярых своих почитателей гении губернского масштаба вполне мирно продолжили свое бесшабашное гульбище.

Потом выступили несколько начинающих поэтов. Бледные юноши с горящим взором и экзальтированные барышни поочередно поднимались на сцену и громко с выражением зачитывали свои творения. Одна излишне нервическая молодая дама, прочитав свой опус до середины, прямо на сцене грохнулась в обморок. Благо доктор и нюхательная соль подоспели вовремя.

Бронзо и Веселуха воспринимали эти потуги своих коллег по цеху вполне снисходительно, но с некоторой долей небрежения, мол, как бы вы ни пыжились, молодые люди, нас, богоподобных, вам не переплюнуть.

– Вот же черт! – заерзал на своем стуле Парацельс и после выступления очередного доморощенного поэта громко воскликнул: – Пушкина на них нет!.. А впрочем… – юноша взъерошил пальцами копну на своей голове, – почему бы и нет?

После этой загадочной фразы он вскочил со своего стула и опрометью помчался к сцене. Оказавшись в ярко освещенном круге света, землянин нерешительно помялся, будто набираясь духу, затем, встряхнув своей косматой гривой, заговорил:

– Уважаемые дамы и господа, разрешите предложить вашему вниманию стихи великого гения, жившего и творившего двести лет назад на моей далекой родине. Вряд ли кто-то из вас когда-нибудь слышал имя Александра Пушкина, поэтому, не вдаваясь в подробности его короткой, но искрометной жизни, я просто прочитаю кое-что:

Когда ж и где, в какой пустыне,Безумец, их забудешь ты?Ах, ножки, ножки! Где вы ныне?Где мнете вешние цветы?Взлелеяны в восточной неге,На северном, печальном снегеВы не оставили следов:Любили мягких вы ковровРоскошное прикосновенье.Давно ль для вас я забывалИ жажду славы и похвал,И край отцов, и заточенье?Исчезло счастье юных лет —Как на лугах ваш легкий след.

Дианы грудь, ланиты ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестней чем-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоценимую награду,Влечет условною красойЖеланий своевольный рой.Люблю ее, мой друг Эльвина,Под длинной скатертью столов,Весной на мураве лугов,Зимой на чугуне камина,На зеркальном паркете зал,У моря на граните скал.

Я помню море пред грозою:Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к ее ногам!Как я желал тогда с волнамиКоснуться милых ног устами!Нет, никогда средь пылких днейКипящей младости моейЯ не желал с таким мученьемЛобзать уста младых Армид,Иль розы пламенных ланит,Иль перси, полные томленьем;Нет, никогда порыв страстейТак не терзал души моей!

Мне памятно другое время!В заветных иногда мечтахДержу я счастливое стремя…И ножку чувствую в руках;Опять кипит воображенье,Опять ее прикосновеньеЗажгло в увядшем сердце кровь,Опять тоска, опять любовь!..Но полно прославлять надменныхБолтливой лирою своей;Они не стоят ни страстей,Ни песен, ими вдохновенных:Слова и взор волшебниц сихОбманчивы… как ножки их{А.С. Пушкин. «Евгений Онегин».}.

Дочитав до конца, Парацельс низко склонил голову, будто боялся, что местный бомонд не поймет, не оценит по достоинству и не примет великого поэта Земли. Однако все его опасения были напрасными, ибо ИСТИННОЕ ИСКУССТВО есть понятие универсальное во всей бескрайней Вселенной. Какое-то время зал молча переваривал услышанное, потом разразился такой шквал аплодисментов, каким здесь не награждали ни Бронзо, ни Веселуху, ни кого-либо еще.