Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима Страница 45

«Сержант Дронов тоже выпрыгнул, – она смотрела на меня, не мигая. Злыми выцветшими глазами. – Он выпрыгнул прямо в лагерь. Даже став швейцаром в ночном клубе, он инстинктивно крестится, завидев вас».

«Вы не сержант».

«Никакие варианты не являются лучшими».

«Кора поэтому смотрела на меня, как на ничтожество?»

«Возможно. Преимущество возраста. Не переживайте. Я чувствовала, как вы тянетесь ко мне. Ко мне – к той, с которой вы уже действительно никогда не встретитесь. – Она усмехнулась. – Демиурги заслуживают ненависти».

«За что можно не любить демиургов?»

«За слабость. За неумение завершить начатое. Нет мастеров, которые бы оставили после себя завершенный мир. Сама природа этого не позволяет, понимаете? Все начинают как боги, а заканчивают как люди».

«Вот видите».

«Это не относится к вам».

«Что вы хотите этим сказать?»

«Только то, что есть мастера, и есть ремесленники. Вы – мастер, а ваш Паша – ремесленник. В Пашиных построениях опасно появляться. В них смута, дрязги, сплетни, лужи, нелепые фигуры, пустая болтовня, тьма, разор. «Тойота» стоит на горе. Нету колес у «тойоты». Их унесла молодежь. Вечный праздник в «Кобре» – предел Пашиных мечтаний. Но даже этот нелепый праздник он не умеет передать правильно, потому и ищет альтернативу. Врать легче. А ваш мир...»

«Чем он лучше? В нем почти все погибнут».

«Погибнут все, – негромко произнесла костенурка. – Я за жестокое отношение к героям, так справедливее. Но именно вы, только вы можете достроить мир, который запомнится читателям не хуже, чем остров Робинзона Крузо или донские степи времен Гражданской войны».

Она отодвинула принесенный кофе.

И вот таким я возвратился в мир,Который так причудливо раскрашен.

Это не я, это она вспомнила оранжевую книжку.

Гляжу на вас, на тонких женщин ваших,На гениев в трактире, на трактир,На молчаливое седое зло,На мелкое добро грошовой сути,На то, как пьют, как заседают, крутят,и думаю: как мне не повезло!

В самолете (пять лет назад) меня окружало облако запахов.

В кафе «Иероглиф» нежно пахло молотым кофе, позвякивали столовые приборы, приглушенно звучала музыка. Зачем дописывать роман, печатание которого оборвалось пять лет назад? Уже на самом авторе собственной кожи не осталось. Кто станет болеть за какого-то профессора Одинца-Левкина, кто углубится в переживания какого-то безвестного майора госбезопасности? Таких, как они, были сотни тысяч, может, миллионы. И все они умерли, умерли, умерли. Их было так много, что даже лиц их теперь не различить, сплошная муравьиная толчея. Легче забыть, оттолкнуться, построить новый сюжет, придать ему иной ход, иную скорость. Писатели врут, природа не врет. Писатели обыгрывают бесконечные варианты, у природы вариантов нет. Писатели вольны как угодно менять финалы, природа любой сюжет обрывает внезапно.

Профессор Одинец-Левкин достигнет Шамбалы?

Странно, пять лет назад я о такой возможности не думал.

Но Конкордия Аристарховна права. Природа не знает вариантов, правда, она и справедливости не знает. Может, скорректировать детали? Течение истории от этого не изменится, зато множество самых разных людей увидят мир иным. Скажем, майор госбезопасности Каганов встретится на Алтае с профессором Одинцом-Левкиным. Чем не вариант? Пройдет даже сегодня, когда не терпят ничего, что могло бы обеспокоить душу. Если майор и держал в голове лукавые казенные умыслы, если он и хотел присоединить Шамбалу к суровому рабоче-крестьянскому государству, пусть сделает это. Пусть приведет в Страну счастливых усталый конный отряд сабель в семьдесят, с пулеметами, с заклиненным полевым орудием. Вдруг это та самая весть, которую ждали веками, которая самых тупых заставит высунуть нечесаные головы из грязных нор? Если мы действительно несем некое сообщение, пусть оно наконец достигнет цели. Может, потому и не доходят до человечества важные вести из запредельных миров, что мы попросту не успеваем доснять кино, дописать роман, осмыслить живую историю в ее едином движении, отдаем все это на откуп безмерным мириадам халтурщиков, тупых муравьев, умеющих только растаскивать. Пусть усталый караван на заре увидит чудесные оранжевые башни Шамбалы. Пусть карлик счастливо заплачет, потирая ноющий затылок, так долго обращенный к северу, что оброс мхом. Жалобы не важны, если ты достиг цели. Пусть монголы и красноармейцы в восторге вскинут руки, а привратник Шамбалы уважительно покачает головой: «Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна». А профессор Одинец-Левкин сипло ответит: «Сайн явж ирэв». А привратник опять покивает понимающе: «Сонин юу байна? Что особенного?» А профессор Одинец-Левкин, откашлявшись под острым взглядом майора Каганова, опять сипло ответит: «Онцын юм гуй. Ничего особенного». Вдруг правда они донесут ту весть, которую ждали веками? Вдруг такой финал перекипятит варево мировой истории?

«Но откуда вы это знаете?»

«Я знаю все, что знаете вы».

Я покачал головой. «Не понимаю».

Конкордия Аристарховна с сожалением заметила:

«Все же вы недалекий человек. Вы бы никогда не сумели понравиться Коре».

Я хотел обидеться, но звякнул мобильник. «Тебе уже надоело, что тебя разводят? – прочел я эсэмэску. – Ты считаешь, тебя за лоха держут? Отправь 100 СМС с текстом «Я НЕ ЛОХ» на номер 5454 – и ты докажешь, что ты не лох».

«Отключите свою машинку».

Я кивнул. Я чувствовал ужасную усталость.

«Конечно, у вас бывают прозрения, – примирительно сказала костенурка, – но все же вы недалекий человек. Можете обижаться, пожалуйста, это ничего не изменит. Вы умеете строить, отдаю вам должное, но стропила не возведены. Вы никак не поймете, – костенурка не читала мои мысли, нет, она думала, как я. – Вы никак не поймете, что сама по себе история не существует. Ее придумывают. Когда-то ее придумывали племена каменного века, потом египтяне, хетты, ассирийцы, сарматы, гунны, славяне, сами можете продолжить список. История существует в том виде, как она изложена в учебниках. Кажется, я уже говорила это. Или вам кто-то говорил, не помню. В польских, американских, эстонских учебниках. В том виде, как высечена на глиняных табличках, расписана в летописях. Она всегда своя для той или иной страны. Более того, в каждой отдельно взятой стране, – она усмехнулась, – история отличается от самой себя, иногда весьма кардинально, потому что в одном веке у людей одни ценности и стремления, а в другом – совсем иные. Да что это я, право, поучаю вас? Это же вы меня создали, а не наоборот. Мои знания – это ваши знания. И наоборот. Историю нельзя ни дописать, ни придумать, но она дописывается и придумывается постоянно – все новыми и новыми миллионами, миллиардами людей. Те нейроны мозга, назначение которых ставит в тупик ученых, может, как раз для того и даны, чтобы поддерживать бесконечное количество виртуальных вариантов мировой истории. Вы спросите: а для чего нам нужно их так много? Не спрашивайте. Не знаю. Это вопрос к доктору Григорию Лейбовичу. Я не отвечу даже на арамейском».