Марина Дяченко - Рассказы Страница 46

– Ребята, вы бы мне велосипед не продали? Одинаковые парни переглянулись.

– Мы не торгуем вообще-то, – раздумчиво сказал один.

– Если только в обмен на твою тачку, – лукаво усмехнулся другой.

– Так она же все равно не ездит! – возмутился первый.

– Зато там кресла удобные, – мечтательно сообщил второй.

– Я свой велик не дам, – нахмурился первый. – Иди в промтовары и покупай. Если денег хватит.

– Так в промтоварах новый! – взмолился Миша. – А у тебя старый!

– Это не мой старый, это Димкин, – сказал первый и оказался Вовой.

– Короче, велики нам самим нужны, – подвел черту Дима.

– А если я отдам из машины магнитофон? Близнецы переглянулись снова.

– Нахрена он нам нужен, – задумчиво сказал Вова. – Еще батарейки к нему покупать… И оба снова принялись косить – будто две бодрые, мускулистые Смерти. Миша вернулся к дому. Походил вокруг машины, сел за руль, закрыл глаза. Устал. Хотя ничего страшного не происходит. Застрял. Но не среди леса, не среди моря, а у самого людского жилья. Вон, Анатолий всю жизнь так живет и не знает, наверное, что это за тоска – хутор, дорога через лес, полупустое село… Обычная, повседневная жизнь. А такое чувство, что ты уже умер. Миша вздрогнул. Почему-то вспомнил Прокофьевну.

Потные Дима и Вова враждебно молчали за столом. Видимо, ощущали себя чуть виноватыми и, во избежание мук совести, перекидывали едва наметившуюся вину «с больной головы на здоровую», то есть на Мишину невезучую голову. Впрочем, близнецы быстро поужинали и ушли в дом. Интересно, что они почти не бывают в селе, вяло подумал Миша. Молодые ведь парни… А как же девушки, танцы, все такое?

– Толя… – Миша впервые решился назвать хозяина уменьшительным именем. – Я не знаю, что мне делать. Сказал – и потупился. Слюнтяй. Сопляк. Анатолий привычно сплел пальцы. Откинулся на деревянную спинку; Инна молча поднялась, собрала стопкой грязную посуду, налила горячей воды в жестяной таз.

– Что, опаздываешь куда-то?

– Уже опоздал, – признался Миша. – У моей мамы сердце… неважное. Ей ну никак нельзя… чтобы… а они волнуются, конечно. Они с Юлей. С моей женой.

– Так ты женат? – удивился Анатолий.

– Да, – Миша занервничал. – То есть… У нас свадьба через две недели… уже через полторы. А машина чужая. Я взялся перегнать.

– Это ты сглупил, – задумчиво сообщил Анатолий.

– Я знаю! – горячо согласился Миша. – Сглупил, да. Я знал, что она старая. Но она же на ходу была! Заводилась, как миленькая… А мне очень деньги были нужны.

Инна шумно вздохнула. Взяла со скамейки полотенце, ушла в дом.

– А зачем ты меня уговариваешь? – помолчав, спросил Анатолий. – Разве я могу тебе чем-то помочь? Садись на автобус, поезжай к поезду, объясняй своим работодателям, что «Ромео» свою арию отпел. Пусть едут с буксиром, забирают. У меня ничего не пропадает.

– Так свадьба же, – безнадежно сказал Миша. Анатолий поднял лицо. Жесткое, даже злое. Миша напрягся.

– Свадьба, парень – это не похороны. Можно отложить. Машина – не ребенок. Можно бросить. Все можно. Прокофьевну помнишь? Боялась не дожить до того дня, когда Игорька из тюрьмы выпустят. Потому что Игорьку девять лет светило. И не дожила бы, как оказалась… так и так не дожила. Парень все равно сядет… Но это хоть понятно. Это мать. А ты… – он запнулся. Испытующе уставился на Мишу. На лице его лежала будто подвижная сетка тени. Это метались, облепив лампочку, мелкие крылатые твари. В чашке остывшего чая отражалось темное небо и подсвеченные пряди винограда. Миша представил, как мама отсчитывает в стакан остро пахнущие капли. Пятьдесят… Шестьдесят… Выпивает залпом. Хотя тревожиться, во общем-то, не о чем. Он взрослый, он дозвонился и телеграмму дал. А с «работодателями»… вот черт, совсем плохо. Ничего им объяснить не получится, за этот железный хлам с него снимут и шерсть, и шкуру.

– Я бы что угодно отдал, чтобы эта дрянь все-таки завелась, – сказал он с нервным смешком. – Вся поездка идиотская – сперва меня чуть не ограбили, потом чуть не надули, потом застрял…

– Все, что угодно – это как? – после паузы спросил Анатолий. Высоко в небе шумели сосны. На стол шлепнулась серая бабочка с обожженными крыльями.

– Ладно, – Анатолий коротко вздохнул и сощелкнул неудачницу на землю. – Ладно… хорошо. Может быть, ты прав, это такая мелочь… какой-то там мотор. Старая машина. Несколько тысяч американских зеленых бумажек. Зато для тебя это важно… важно? Миша вздохнул. Анатолий сцепил пальцы:

– Прокофьевну угораздило… прямо, можно сказать, на твоих глазах. Вытащить сына из тюрьмы. Пять лет жизни. А ей, как выяснилось, оставалось меньше, чем пять лет. Она отдала все, без остатка. Игорек вернулся. Ты видел этого Игорька? Миша молчал. Лампочка чуть покачивалась, бесформенные тени двигались, придавая странному разговору привкус нереальности.

– Стоит этот паскудный Игорек пяти лет жизни? А? Миша молчал.

– Поедешь, как миленький, автобусом, – задумчиво сказал Анатолий. Миша молчал.

– Что, трясти тебя будут, деньги выбивать? Займешь денег, сюда приедешь с тягачом. Свадьба сорвется? Так не бросит же тебя невеста, а если бросит – туда ей и дорога… Мать волнуется? Так ты же звонил! Совершеннолетний мужик… ты совершеннолетний? Ах да, у тебя же права водительские. Сколько тебе лет, кстати?

– Двадцать, – сказал Миша сухими губами.

– И кажется, что сто лет впереди? Бесконечность? Вот ты бы пять лет своей будущей жизни отдал бы, не глядя?

– Пять лет? – спросил Миша. Помолчал. Неуверенно улыбнулся. – За то, чтобы тачка завелась? Пять лет?!

– Жалко, – Анатолий кивнул. – Хорошо, пяти лет тебе жалко. Правильный, значит, человек, жизнелюб… А месяц? Месяц жизни? Всего-навсего? Невозмутимый хуторянин подался вперед, глаза его блестели. Еще и сумасшедший, устало подумал Миша. Вспомнил эту самую Прокофьевну. И вспомнил непонятно чей ночной крик, тот самый, от которого сердце прилипло к пяткам. Некстати вспомнил – озяб.

– Да запросто, – сказал почти весело. – Месяца не жалко. Тот старик, которым я буду, больной, разбитый… А вдруг, – он поежился, – и парализованный? Лишний месяц… страданий…

– Дурак, – холодно сказал Анатолий. Встал и ушел к воротам. Миша остался за столом один – будто оплеванный. Сделалось стыдно. Сделалось гадко, как от пошлой шутки. И пришла злость на Анатолия, да такая, что хоть уходи, не оглядываясь, по ночной дороге, как несколько дней назад ушла Прокофьевна… Ночью приснилась Юлька. Древняя раскладушка трещала, скрипела и под утро, наконец, обвалилась.

С помощью Вовы и Димы он вытолкал машину за ворота. Потом сел за руль, и близнецы сперва затолкали машину на горку, а потом спихнули под уклон. Горка была не то чтобы крутая, но длинная, и у машины был шанс разогнаться. Опять ничего не вышло. Мотор не подумал даже чихнуть; машина долго катилась в траурной тишине, Миша сперва суетился, потом перестал, только смотрел на дорогу перед собой и повторял себе под нос: