Николай Басов - Закон военного счастья Страница 46

К началу следующего дня среди солдат поползли слухи. Сначала непонятно как возникла весть, что пернатые пойдут на штурм к полудню. Но полдень, насколько Ростик его понимал, миновал спокойно, а бегимлеси как стояли в двух-трех сотнях метров от окопов холма, так и остались там же. Потом зашел разговор, что штурм состоится ближе к вечеру, когда жара схлынет… Какой это имело смысл, Ростик не знал, жара в Полдневье всегда держалась круглый день, без скидок на вечер, не то, что на Земле. Наверное, поэтому и штурм не состоялся. Зато когда наступила ночь, пошли разговоры, что штурм будет рано поутру.

Но поутру исчезли сами бегимлеси. То есть, конечно, их пернатые фигуры в количестве десятка-другого торчали на горизонте, но уже по другую сторону реки, и очень далеко, гораздо дальше, чем они устроили свой лагерь в ночь перед сражением.

Осознав ситуацию, Ростик поднял летунов по тревоге и приказал как можно быстрее прочесать всю степь в радиусе километров сорока, выбрав, конечно, предпочтительным направление на Боловск. Затем, пока летуны работали, он провел три очень неприятных часа, опасаясь, что пернатые решили попросту «не заметить» его и прямиком дунули в город, где и находилась, собственно, главная добыча.

Но летуны, вернувшись, все, как один, доложили – пернатых в направлении города нет. Зато их довольно много оказалось по направлению к Олимпийской гряде, закрывающей южную часть известных человечеству земель. Также чуть меньше, но все-таки немало их оказалось и ниже по течению Цветной реки, по направлению к полуострову, на котором находилась цивилизация пернатых. Эта группа тащила много разнообразных волокуш, на которых грудами были навалены тела павших.

Зато дикие бегимлеси своих погибших просто свалили кучей и в несколько церемоний кремировали. Кстати сказать, получилось у них это не очень – слишком много, на взгляд людей, осталось несгоревших костей, оружия и всяких украшений. Но с ними дикие разбираться не стали, просто ссыпали в выкопанную яму и затоптали ее, не оставив сверху даже какого-нибудь символического знака.

И тогда стало ясно, что война окончена, по крайней мере, на время. Вместо приказа отдохнуть Ростику пришлось отдать своим бойцам распоряжение собрать под руководством Чертанова тела павших людей, которые до той поры оставались в окопах. А потом пришлось возиться с изрядным количеством пернатых, убитых перед окопами, – их ни цивилизованные, ни дикие бегимлеси хоронить или кремировать не смогли, опасаясь огня со стороны людей.

Работа эта была крайне неприятной, потому что за два дня пролежавшие на солнце трупы успели разложиться так, что даже Чертанов носил повязку на лице и не расставался с пузырьком аммиака. Но все-таки это оказалось куда более спокойными хлопотами по сравнению с теми, когда они ожидали нового, может быть, последнего, штурма.

А под вечер этого третьего после битвы дня из города прибыл Дондик. Он выглядел усталым, но буквально светился от радости. Первым делом он обнял Ростика, а потом вежливо и как-то совсем не по-военному спросил, можно ли будет построить оставшихся в живых, чтобы посмотреть на них? Теперь можно было, конечно, все. Ребят построили, капитан прошел перед шеренгой, некоторых узнавая, иных совсем не по-командирски вытаскивал из строя и обнимая у всех на глазах. Ростику это почему-то напомнило знаменитую кинохронику, когда Черчилль всматривался в лица наших солдат после Сталинградской битвы… Разумеется, если не учитывать обнимания и иных реплик.

А потом Дондик на правах старшего расположился в палатке Достальского, вызвал к себе Кима и очень серьезно, даже как-то торжественно пригласил Ростика на совещание. Впрочем, это оказалось совсем не совещание.

– Значит, так, Гринев. Поздравляю тебя с тем, что ты тут сделал. И довожу до сведения, что тебе присваивается следующее звание, старшего лейтенанта. По-моему, – добавил он, поблескивая глазами, – давно пора. Кроме того, отправляйся-ка домой. Есть мнение наградить тебя недельным отпуском, раз всякие медали и ордена у нас отсутствуют. В общем, со следующим транспортом лети к жене, к сыну, передавай им привет и достраивай дом. Я слышал, ты все жаловался, что у тебя на него времени не хватает.

– Теперь хватит, – высказался вместо друга Ким, удивленный затянувшимся молчанием Роста. Потом он повернулся к нему и спросил в упор: – Что, неужели не рад?

– Рад, конечно, – попытался улыбнуться Рост. – Просто я не готов… А, ладно, неделя – это царский подарок. И Любаня обрадуется. А то я забыл, как она… блинчики печет.

– Да, блинчики – это серьезно, – улыбнулся капитан и еще раз, уже без всяких скидок на звание и возраст, подошел и что было силы хлопнул Ростика по плечу. Это было больно, сразу отозвались ожоги от попаданий из лучеметов пернатых, но… Он понимал капитана, понимал Кима, понимал всех.

Всех, кроме себя. Это было нелегко объяснить. Больше всего чувство, которое им владело, походило на досаду, но обращенную куда-то внутрь, словно он чем-то «заслужил» такое скорое отстранение от дела, которое принял на себя и стал считать своим, ради которого готов был умереть… А теперь вот выяснилось, что дело это не его. И тогда стало почему-то казаться, что он слишком легко решил умереть, слишком беззаботно поставил свою жизнь в зависимость от… Да, в самом деле – от чего?

Ведь, что ни говори, а они сделали большое дело. Они отстояли город, они спасли свою цивилизацию… И вот он оказался сбоку от этого. И никакое повышение его формального звания не могло служить компенсацией. Была бы его воля, он бы остался тут, пусть даже командиром взвода, а не дали бы взвод, остался бы рядовым… Только бы не уходить, не бросать этих людей, это место, эти изрытые окопы.

Тащить его в Боловск выпало Казаринову. Пожалев, что эта участь не досталась Киму, с которым можно было бы поговорить во время полета, но которого Дондик оставлял на Бумажном как командира летунов, Ростик поймал его на полчаса, отвел туда, где пернатые зарезали первых защитников Бумажного, и попытался рассказать другу, что он ощущает и что по этому поводу думает. Реакция Кима, того самого кореезы, с которым жил душа в душу, почитай, с самых первых дней, сколько помнил себя, который прежде всегда все понимал, на этот раз оказалась изумительно бестактной. Он хитро скривился и безапелляционно брякнул:

– Посттравматический синдром, маниакальное чувство ответственности и неутоленные идеи мести, возмездия, а может, шизоидная переоценка своей роли… В общем, все то, что по-простому называется усталостью.

Рост возмутился – нашел время отшучиваться.

– Ким, черт косоглазый, я серьезно говорил!