Брайан Олдисс - Градгродд. Сад времени. Седая Борода Страница 46

Теперь они шли по берегу, по россыпям огромных расколотых раковин. Буш однажды видел такие в одной мудреной научной книжке. На первый взгляд они скорее напоминали челюсти какого-то животного, чем покинутый дом живого существа. Все-таки было неестественно, что они не похрустывали под ногами. Случайно опустив глаза, он заметил, что ноги его ступают не по ракушечнику, а, скорее, сквозь него. Видимо, грунт их измерения пролегал ниже девонийского.

Они остановились в чашеобразной долине, окаймленной со всех сторон холмами, — и буквально вцепились друг в друга. Пристально глядя друг другу в глаза, каждый видел в них разгорающийся огонь.

Буш не смог бы потом сказать, как долго они стояли так, молча. Позже он вспомнил лишь одну фразу, сказанную Энн:

— До нашего рождения еще миллионы лет, значит, мы вольны делать все, что вздумается. Разве нет?

Своего ответа он совсем не помнил. Потом вспоминал только, как уложил ее на песок, который не был для них песком, стащил с нее высокие ботинки, помог снять брюки. А она воспринимала все, как должное, полностью и безраздельно подчинившись ему.

Далеко за песчаными холмами глухо грянули мотоциклетные моторы. Это немного отрезвило Буша.

— Мы должны быть голыми, как наши дикие предки… Мы же дикари, верно, Буш?

— О да. Ты даже не представляешь, насколько я обычно далек от состояния дикаря. Сорокалетний ребенок, запуганный матерью, полный сомнений и страхов… Не чета твоему Лэнни.

— «Моему»? Ой, не надо. К тому же он тоже порядочно запуган. Он рассказывал мне, как ему доставалось в детстве от своего старика, вот он и…

Лица их были совсем рядом. Вечерняя мгла почти скрывала их черты, и оба блуждали в потемках запутанными лабиринтами собственного сознания.

— Я сам его побаиваюсь. Вернее, испугался, когда впервые увидел. Решил, что он непременно исколошматит меня… Эй, в чем дело, Энн?

Она села, внезапно сделавшись суровой.

— Я пришла сюда не затем, чтобы выслушивать истории о том, какой ты ничтожный слабак. Все вы, мужчины, одинаковы — не одно, так другое не в порядке!

— Вовсе мы не такие! Ну ладно, давай поговорим о чем-нибудь еще. Я ведь долгие месяцы ни с кем не говорил, не виделся, не встречался. Был замурован в этом безмолвии, как в бетонной стене. Здесь же даже дотронуться ни до чего нельзя… Знаешь, мне уже начинают являться привидения. Конечно, надо бы вернуться назад в две тысячи девяностый, повидать мать; но стоит мне показаться в Институте… Ох, об этом и подумать тошно.

— Слушай, я вовсе не собираюсь распускать нюни с тобой за компанию!

Только что Буш не чувствовал ничего, кроме любви. Теперь его с головой захлестнула волна гнева, и он швырнул ей обратно раскиданную по песку одежду.

— Знаешь, напяливай-ка штаны и катись обратно к своему распрекрасному дружку. Какого дьявола ты потащилась со мной, если была обо мне такого мнения?

Она явно не собиралась просить прощения.

— Значит, я в тебе ошиблась. Сначала ты показался мне совсем другим… Но не волнуйся, я даже рада этой ошибке.

Буш вскочил, натягивая брюки, разъяренный на все мироздание мир — но больше всего на себя самого. Он обернулся и заметил обрисовавшийся на фоне гаснущего неба силуэт Лэнни. Тот при виде Буша промахал рукой остальным: «Эй, он тут!»

— Я тут, — подтвердил Буш. — Ну, что вы там копаетесь — в песке застряли? Подходите.

На самом деле он здорово перепугался: если ему повредят глаза или пальцы, ему уже никогда снова не стать художником. Полицейские патрули здесь пока еще не появлялись; а мотоциклистов целая шайка, и они сделают с ним все, что вздумается… Но вдруг он вспомнил слова девушки о том, что Лэнни тоже знаком страх, и он сделал несколько шагов вперед. Лэнни сжимал в кулаке какой-то инструмент, типа гаечного ключа.

— Эй, Буш, сейчас я надеру тебе задницу! — крикнул он не совсем уверенно и оглянулся через плечо — на своих дружков. Буш не стал дожидаться, пока противник решится атаковать, — наскочил на него первым, обхватил поперек туловища и полностью завладел инициативой. Это оказалось совсем не трудно. Как только Лэнни вскинул гаечный ключ, Буш ухватил его за запястье, свалил с ног, и оба покатились по земле. Наконец Бушу удалось так пнуть своего противника, что тот скорчился и вскинул руки в знак капитуляции.

Буш поднялся; остальные четыре храбреца уже стояли рядом со своим поверженным предводителем.

— Ну, кто следующий? — рявкнул Буш, всем своим видом выражая готовность биться до последнего.

Однако желания схватиться с ним никто не изъявил. Тогда он махнул рукой в сторону их поверженного главаря: можете, мол, забрать все, что от него осталось.

«Молокососы» нехотя повиновались. Один из них угрюмо проговорил:

— Зря ты это начал… Мы не собирались тебя трогать; но ведь Энн — девушка Лэнни, верно?

Бойцовский запал Буша мгновенно улетучился. По-своему они были совершенно правы.

— Ладно, я ухожу, — объявил он. — А Лэнни пусть забирает свою драгоценную девушку.

Пора было снова отправляться в Странствие; куда — неважно, только бы поскорее уйти отсюда, в другое время, другое пространство.

Он быстро зашагал в обход холмов к палатке, время от времени оглядываясь: не преследуют ли его товарищи Лэнни? Немного погодя он услышал рев моторов, оглянулся и проводил взглядом огоньки мотоциклетных фонарей, цепочкой уходящие вдаль. Леди-Тень появилась снова; он наблюдал за исчезавшими огоньками сквозь ее бесплотный силуэт. Она снова заняла свой сторожевой пост; Буш теперь не сомневался, что она явилась сюда из далекого будущего — далекого даже для него самого. В ее зрачках загорались первые яркие звезды.

Рядом вдруг послышался шорох — Энн. В отличие от призрачной Леди она не умела передвигаться бесшумно, и Буш резко повернулся на звук ее шагов.

— Что, не принял назад твой чахлый кавалер?

— Слушай, может, побудешь просто самим собой? Я хотела только с тобой поговорить.

— О небо!

Больше он не нашелся, что сказать, и потому от слов перешел к делу. Взял ее за руку и повел за собой через пески. Они молча поднялись по склону к палатке и нырнули внутрь.

II. Вверх по энтропическому склону

Когда он проснулся, ее уже не было.

Он долго лежал, уставившись в брезентовую палаточную крышу, и размышлял: стоит сожалеть об этом или не стоит. Он остро нуждался в чьем-нибудь обществе, хотя раньше оно частенько угнетало его. Он стосковался без женщины, хотя ни с одной из них не бывал счастлив. Он жаждал бесед, хотя прежде всегда считал, что разговор — это признак неспособности к настоящему общению, общению с самим собой…