Елена Асеева - Середина. Том 2 Страница 47

Яроборка медлительно сомкнул очи, поелику не только понимал, чем вызвана его болезнь, но еще и слышал недовольство Крушеца, оный на удивление весьма резко и грубо о том ему сказал… тем самым притушив голос марухи.

— Родитель вельми тем вашим непослушанием недоволен, — сызнова прорвался голос Благи, приглушая недовольство Крушеца. — Родитель велел немедля забрать вас на маковку и провести лечение и беседы… И рани Темная Кали-Даруга сие выполнила бы, но Господь Перший просил повременить, чтобы не тревожить вас.

— Ну, вот, — теперь явственно звучал голос Крушеца глухой и одновременно властно-негодующий. — Теперь из-за тебя, Родитель будет высказывать Отцу… моему дорогому, любимому Отцу. Как ты смел… смел, меня не слушать… Не слышать…

Крушец словно надавил на мозг своей мощью, отчего в глазах Яробора Живко черное марево нежданно сменилось на радужные всплески света. И мальчик тотчас осознал мощь и величие того, кто уже сейчас, будучи в нем, обладал ни с чем ни сравнимой, могутной властью… И одновременно как человек: слабый, безвольный в сравнение с Богом, признавал его власть… его вечное владение собой, и вроде оправдываясь, просил прощения, вымаливал для себя пощады.

Густой дым, как-то мгновенно пришел на смену радужности света. Он был не черный, а серый и, похоже, вырвался из-под треножника, захлестнув и лицо Благи, и Толиттамы. Почти неосознанно проскользнули голоса Айсулу, Арваши и Минаки… А потом точно Трясцы-не-всипухи. Али то все почудилось мальчику… Ведь в бреду чего только не покажется и не пронесется.

Светозарный и многоцветный коловорот пришел на смену серому дыму и закрутил по спирали тело юноши, наматывая его на какой-то тонкий закрученный прут, расплющивая и зараз укачивая. Даль темных небес проступила на фоне той спирали и блеснула яркими звездными светилами. Яробор Живко раскатисто простонал и проснулся.

Теплота горящего костерка укачивала, али сие укачивали мальчика теплые, нежные руки Толиттамы, ласково голубящие волосы. Он все также лежал на правом боку в юрте. Легохонько, постанывая, кряхтел разгорающийся костер, тепло… не жар, а именно тепло окутывало рао со всех сторон. Оно, по-видимому, унесло жар, оставив только небольшую слабость, которая не угнетала, а вспять придавала радость выздоровления… радость бытия.

Юноша воззрился на пляшущий рыжий лепесток пламени скользящий по древесным уголькам и задумался… Задумался над собственным уделом… уделом, который волей выбора Крушеца соединили его навечно, навсегда с самим Богом. С самой лучицей Першего, первого, старшего сына Родителя.

— Толиттама, — позвал апсарасу мальчик и голос его прозвучал много бодрее.

Апсараса сидевшая на краешке ложа, враз подалась вперед и заглянула в лицо Яробора Живко. В ее очах, ноне приобретших коричневу неотличимую от радужек Першего, промелькнула тревога и одновременно участие.

— Сейчас, что утро? — вопросил мальчик, по чагравому цвету неба заглядывающего чрез дыру в своде юрты, слегка прикрытого сизым дымом костра, не распознав время суток.

— Нет, мой драгоценный господин, ночь, — полюбовно протянула Толиттама, и черты ее лица самую толику дрогнув, живописали поразительную мягкость изгибов и красоту. — Желаете пить, господин? Али вас накормить?

— Нет, не нужно, — ответил Яроборка, и медленно развернувшись на спину, обозрел юрту, где ноне кроме него и апсарасы никого не было. — Меня уносили на маковку?

Толиттама заботливо поправила под его головой подушку, чуть плотнее прикрыла одеялом до груди, и, придав своему голосу еще большей нежности, пояснила:

— Нет, господин. Тут была старшая бесица-трясавица и велела поколь вам не станет легче, не тревожить перемещением, это опасно для вашего здоровья. Она напоила вас принесенным лекарством и повелела пропоить особыми вытяжками. И вам сразу стало лучше, жар спал.

— Вот и хорошо, что спал… Спал жар, — заметно оживляясь, молвил мальчик, и, вздев руку, огладил темно-русые, волнистые волосы апсарасы, лежащие волнами на ее правом плече и груди. — Поколь этот полководец, как там его зовут, не упомнил… Словом пока полководец аримийцев не принесет клятву верности с Земли меня нельзя уносить.

Апсараса медленно склонилась к лицу рао, обдав его сладким ароматом первой женщины и облобызав губами очи и нос, тем самым вызвав трепетную истому, чуть слышно отозвалась:

— Однако Родитель потребовал провести беседу с вами, кою может и смог отложить Господь Перший, но которая непременно будет проведена. Да, и Бог Велет давеча принося сюда старшую бесиц-трясавиц просил передать, что вмале в Млечный Путь прибудет Бог Асил, жаждущий с вами встречи.

— Мой дражайший господин, — поучающе пропела Кали-Даруга и заботливо провела перстами по голове мальчика, тем выражая неудовольствие по поводу остриженных волос, которые она дотоль с такой любовью отращивала. — Я уже говорила, однако придется повторить. Не должно препятствовать приходу видений. Одно дело их принять и правильно принять, иное дело остановить или отложить.

— Не понимаю, почему нельзя отсрочить, — весьма досадливо отозвался Яробор Живко и поднялся с облачного пуфика, каковой создал для него Мор.

Право молвить сейчас в зале кроме стоящей Кали-Даруги и Першего безмолвно замершего, напротив, в кресле никого не было. Яроборка по первому принесенный на маковку Велетом вельми долго прижимался к Першему, целуя его в черное долгое сакхи, да озаряя лицо смаглым сиянием, выбивающимся из головы. Также долго потом он гладил Мора по лицу, щекам, подбородку. А когда Велет и Мор ушли из залы, и на смену им пришла Кали-Даруга, слез с колен старшего Димурга и, кажется, еще дольше пробыл в ее объятиях. Только тогда осознав, как на самом деле соскучился за Отцом, демоницей, Мором и Велетом.

— Какая разница отложить или принять, — несогласно произнес Яробор Живко и резко пнул ногой плотно скомкованный пуфик, стараясь пробить в нем дыру, но вместо того лишь выдрал из него долгий шматок перьевитости, уцепившийся за носок сапога.

Наутро следующего дня после предполагаемой битвы меж людьми рао и аримийцами, Яроборку доставили на маковку. Поколь его еще не осмотрели бесицы-трясавицы, но уже принялась проводить беседу рани, ибо данное толкование было не менее значимо, чем здоровье мальчика. Тем паче прибывшего на маковку Ярушку прощупал Перший и малозаметно просиял тому, что Крушец (ради которого в общем и творилось все) был недоволен плотью.

— Крушец вельми негодовал на мальчика… Мой замечательный, он старался исполнить все как положено. Одначе боялся навредить плоти, — сказал Перший слышимо только для живицы, чем вызвал сияние улыбки на ее лице, або они все, не только старший Димург, Мор, Велет, но и Родитель опасались, что отсрочку видений проводил мальчик по внушению Крушеца.