Александр Бушков - Кошка в светлой комнате (сборник) Страница 47

Как человек неглупый, Окаемов пытался искать выхода в самообразовании – заочно учился на факультете прикладной философии и запоем читал в трезвые периоды научно-популярную, научную и околонаучную литературу, всю подряд, оптом, чохом и гамузом, по всем областям знания. Правда, ничего путного из этого не вышло стараясь соответствовать высоконаучному учреждению, при котором нес службу, Окаемов, что ни неделя, выдвигал завлекательные, но абсолютно несостоятельные с научной точки зрения гипотезы о Вундерланде. В общем, его любили как своего парня и оригинала. Но сейчас он явно не собирался ошарашивать Панарина очередным измышлением, что-то другое…

Второй блок клиники густо оцепили безопасники и coтрудники Лаборатории Встречи Случайностей. Прямо на газоне стояли машины ЛВС, шевелились сложные антенны, трещали рации, бегали взад-вперед врачи. У крыльца, распространяя запах спирта и оружейной смазки, возвышался Касторыч, держа наперевес противотанковый гранатомет.

– Хоть ты исчезни! – рявкнул на него Окаемов.

– Не могу. Феномен, – с достоинством ответил Касторыч и не пошевелился. – А ежели случился феномен, надо бдить.

Окаемов почти бежал перед Панариным, распахивая стеклянные двери. У палаты Славичека стояли четыре безопасника, с автоматами, не оттертыми толком от смазки, и случайники с какими-то приборами.

– Входите. – Окаемов распахнул дверь.

– Ну и что?

Палата была пуста. Кровать разобрана, рядом с ней уныло повисли шланги капельниц.

– Смотрите. – Окаемов подтолкнул его к висевшему на стене большому квадратному зеркалу.

Панарин стоял вплотную к зеркалу, но не отражался в нем, и Окаемов не отражался. Отражались разобранная кровать, капельница, медицинские приборы, а Панарин с капитаном – нет. Там, в Зазеркалье, были Бонер и Славичек. Славичек в пижаме сидел на постели и чистил апельсин, а Бонер, в мятом летном комбинезоне, расхаживал по комнате, курил и горячо говорил что-то. Славичек внимательно слушал, вставляя порой короткие реплики.

Панарин, не отдавая себе отчета в том, что делает, постучал кулаком по холодному стеклу.

– Бесполезно, – сказал Окаемов. – Мы и стучали, и записки им показывали. Друг друга мы не видим.

– Зеркало снимали?

– Адамян снимал. Зеркало как зеркало. Если отойти с ним в другой угол, оно отразит все, как и полагается нормальному зеркалу. А здесь, на этой стене – только они…

– Метроном Славичека? – спросил Панарин.

– То застучит, то молчит. – Окаемов схватил его за рукав. – Что же получается? Они не умерли, они в Зазеркалье.

– Очень похоже, – сказал Панарин. – Увы, придется нам ограничиться констатацией сего факта. Потому что больше ничего мы сделать не в состоянии… Что еще?

– Содержимое тумбочки.

– А что там такого? Впрочем… Вы что имеете в виду?

– Вот это. – Окаемов развернул носовой платок и показал завернутый в него талисман-гальку. Обычный обкатанный камешек в желто-черно-бело-красную полоску, с просверленным отверстием, на шелковом шнурке. У многих были такие, где-то их подбирали по Бог весть кем заведенной традиции. У Панарина не было – никогда ему на пляже эти «полосатики» не попадались.

– Ну и что?

– В палату его привезли абсолютно голого, вы же знаете правила – всю одежду в таких случаях забирают на Исследования. Персонал клянется, что тумбочка была пуста. Посетителей к нему не пускали. Откуда талисман тут взялся?

– Ну мало ли…

– А знаете что? – Окаемов глядел на него торжествующе. – А почему до сих пор никто не додумался приложить его к уху?

– Куда?

– К уху, как раковину. Я вот попробовал, как та обезьяна с будильником – помните, «В мире животных» показывали? Просто так, взял да и приложил. Вы попробуйте сами.

Панарин пожал плечами и приложил камешек к правому уху. Окаемов затаился, как мышка, тишина вокруг стояла гробовая.

Постепенно Панарин стал слышать – но не ушами, а как бы мозгом – словно бы плеск морских волн, набегающих на песчаный берег, шелест легких шагов, крики птиц. Словно бы флейта играла где-то на берегу, чистые, нежные звуки, и кто-то смеялся, доносилась то ли песня без слов, то ли звуки эоловой арфы…

– Слышите? – сказал Окаемов. – Слышите… Он уже не спрашивал – утверждал.

– Вот что, – сказал Панарин. – Это я пока что заберу. (У Окаемова был вид ребенка, внезапно лишившегося любимой игрушки.) Заберу. Есть кое-какие предположения. Не беспокойтесь, в случае чего первооткрывателем будете числиться вы…

– Значит, есть открытие? – Окаемов был на седьмом небе.

– Возможно, – сказал Панарин. – А вы никогда не слышали, что есть открытия, которые следовало бы сразу закрывать? Нет? То-то… И уберите вы вашу ораву, глупо, в самом деле…

– Сейчас уберу, это я сгоряча, от испуга…. Панарин козырнул и, стараясь не смотреть на зеркало, пошел к выходу. На крыльце он задержался, помахал «полосатиком» на шнурке перед лицом старшины Касторыча и спросил:

– Доводилось видеть?

Остекленевшие от запойного пьянства глаза старшины стали вовсе уж страшными. Он приставил гранатомет к ноге, грохнув им о ступеньку, выкатил глаза и тихо прошелестел:

– Ваше благородие, бросьте… Пропадете ни за что, как прапорщик Ружич…

Что-то замкнуло у него в мозгах, вызывая неведомые Панарину ассоциации.

– Ты что, до тременса долакался, старинушка? – спросил Панарин. – Какое я тебе благородие?

– Извиняюсь, ваше высокоблагородие, потому как – полковник вы…

Во всяком случае, в его бреде была своя логика.

– Младший унтер-офицер гайдроподержательной команды Малохатко на караул встал! – отрапортовал Касторыч. – Ваше высокоблагородие, бросьте дрянь эту, Богом прошу, до пекла доведет, оглянуться не успеете… Ружич тоже смеялся.

– Над чем? – спросил Панарин. Касторыч выкатывал глаза и дрожал всем телом. Видя, что толку от него не добьешься, Панарин отобрал гранатомет и забросил в кусты. Потом махнул ближайшим безопасникам и в нескольких словах обрисовал ситуацию.

На Касторыча навалились со всех сторон и, превозмогая отчаянное сопротивление, поволокли в сторону первого блока, куда обычно препровождали допившихся до белой горячки. Он выдирался, иногда попадал кому-нибудь по уху, но безопасники висели на нем, как лайки на медведе. Он сдался и заорал:

– Влеките, игемоны! Ваше благородие, опомнитесь, Ружич и Вольский вон тоже… А потом?

За кучей сцепившихся тел захлопнулись стеклянные двери первого блока, Панарин пожал плечами и направился к калитке. Мимоходом он, оглянувшись по-воровски, открыл дверцу ближайшего фургончика Лаборатории Встречи Случайностей и взял с пола плоский серебристый чемо-данчик экспресс-анализатора. Выскользнул в калитку и сразу завернул за угол.