Альбер Робида - Двадцатое столетие. Электрическая жизнь (старая орфография) Страница 47

Сотоварищи его были до такой степени заняты каждый своимъ дѣломъ, что никто даже и не поднялъ головы, когда онъ прошелъ мимо въ свой уголъ и потихоньку пододвинулъ себѣ кресло. Передъ тѣмъ, однако, чѣмъ сѣсть, онъ, стоя у стола, началъ тамъ разбираться въ грудѣ бумагъ и разныхъ приборовъ. Видя, что онъ еще не садится, Жоржъ хотѣлъ уже на цыпочкахъ подбѣжать къ его креслу и перерѣзать проволоку. Задуманная имъ не совсѣмъ приличная шутка, разумѣется, осталась бы тогда невыполненной, но судьба судила иначе. Какъ разъ въ это самое мгновенье Сюльфатенъ, находившійся все еще въ состояніи глубокой задумчивости, тяжело опустился въ кресло.

Словно по мановенію волшебнаго жезла, или, какъ бы на театральной сценѣ, раздались отовсюду разомъ электрическіе звонки:

— Дзинъ! Дзинъ! Дзинъ!

Этотъ трезвонъ у всѣхъ фонографовъ не могъ не обратить на себя общаго вниманія. Всѣ невольно подняли головы. Сюльфатенъ съ изумленнымъ видомъ глядѣлъ на маленькій фонографъ, стоявшій на его собственномъ столѣ. Трезвонъ прекратился, и тотчасъ же затѣмъ всѣ фонографы дружно заговорили:

— «Сюльфатенъ, другъ мой, какъ ты милъ и очарователенъ! Я тебя обожаю и клянусь, что всю жизнь буду любить только тебя одного! Сюльфатенъ, другъ мой, какъ ты милъ и очарователенъ! Я тебя обожаю и клянусь, что… Сюльфатенъ, другъ мой, какъ ты милъ и очарователенъ!..» Фонографы не останавливались и, дойдя до послѣдняго восклицанія, переданнаго съ должною энергіей, начинали фразу снова самыми нѣжными модуляціями голоса.

Всѣ ученые оторвались отъ своихъ размышленій и опытовъ. Изумленные и сбитые съ толку, какъ и самъ Сюльфатенъ, они повскакали съ мѣстъ и поперемѣнно глядѣли то на своего коллегу, то на нескромные фонографы. Наконецъ, нѣкоторые изъ нихъ, постарше, расхохотались, насмѣшливо поглядывая на Сюльфатена, тогда какъ другіе покраснѣли, наморщивъ чело и нахмуривъ брови съ такимъ обиженнымъ видомъ, какъ еслибъ имъ самимъ было нанесено личное оскорбленіе.

— «Сюльфатенъ, другъ мой, какъ ты милъ и оча»…

Фонографы внезапно умолкли, такъ какъ Сюльфатенъ перерѣзалъ проволоку.

Пользуясь общимъ смятеніемъ, Жоржъ и Эстелла, незамѣченные никѣмъ, удалились, затворивъ за собой двери. Имъ вслѣдъ доносился изъ лабораторіи смѣшанный гулъ протестовъ и восклицаній: «Ого! — Эге! — Вотъ такъ штука! — He ожидалъ! — Скандалъ, да и только! — Что за гадость! — Это компрометируетъ французскую науку!»

— Бѣдняжка Сюльфатенъ! — сказала Эстелла.

— Ничего, онъ какъ-нибудь вывернется, — возразилъ Жоржъ. — Замѣтьте, Стеллочка, еще одно драгоцѣнное свойство фонографа. Онъ записываетъ клятвы влюбленныхъ и можетъ повторять ихъ по востребованію сколько угодно разъ. Вслучаѣ измѣны одной изъ сторонъ, другая можетъ вмѣсто всякихъ упрековъ привести въ дѣйствіе фонографъ, въ который вложено такое клише. Онъ не даетъ утратиться безслѣдно голосу возлюбленной и повторяетъ его нашему очарованному уху, какъ только мы этого пожелаемъ… Знаете ли, дорогая Эстелла, что я безъ вашего вѣдома изготовилъ уже нѣсколько клише съ вашего голоса и отъ времени до времени по вечерамъ доставляю себѣ удовольствіе слушать ихъ въ моемъ фонографѣ.

IV

Большой художественно-научный вечеръ въ домѣ Филоксена Лорриса. — Удовольствіе слушать фонограммы прежнихъ великихъ артистовъ и артистокъ. — Нѣкоторые изъ гостей. — Новая разсѣянность Сюльфатена. — Больныя фонограммы.

Филоксенъ Лоррисъ собирался дать большой художественный, музыкальный и научный вечеръ, вѣсть о которомъ сама по себѣ уже возбудила величайшее любопытство во всѣхъ парижскихъ кружкахъ. Въ присутствіи избраннаго общества, соединявшаго въ себѣ весь академическій и политическій Парижъ, — всѣхъ выдающихся людей науки и парламента, — въ присутствіи вождей партій, — министровъ и главы министерства, знаменитаго могучаго оратора Арсена Маретта, великій ученый разсчитывалъ, по выполненіи художественнаго отдѣла программы, изложить въ бѣгломъ обзорѣ научныхъ новостей послѣднія свои изобрѣтенія, преимущественно же идею о національномъ и патріотическомъ своемъ лѣкарствѣ, — заинтересовать ею министровъ и завоевать ей симпатіи въ парламентскихъ сферахъ. Редакторы, наиболѣе выдающіеся сотрудники и репортеры всѣхъ парижскихъ газетъ были приглашены на этотъ праздникъ и такимъ образомъ поставлены какъ бы въ необходимость говорить на другой день о колоссальномъ и филантропическомъ предпріятіи возрожденія измученной, переутомленной расы малокровныхъ людей съ расшатанными нервами, — возрожденіи, которое достигалось словно по мановенію волшебнаго жезла, оживляющей силой великаго противумикробнаго, очищающаго, подкрѣпляющаго, антималокровнаго и національнаго средства, дѣйетвующаго на организмъ одновременно прививкою и въ качествѣ внутренняго лѣкарства! Такова была цѣль Филоксена Лорриса. Послѣ концерта, — въ публичной лекціи, дополненной примѣрами и опытами, — Филоксенъ Лоррисъ намѣревался лично представить докладъ о грандіозномъ своемъ предпріятіи. Блистательнѣйшимъ сценическимъ эффектомъ должно было при этомъ служить появленіе сюльфатеновскаго паціента Адріена Ла-Героньера, котораго въ Парижѣ знали рѣшительно всѣ. Всѣмъ было извѣстно, что нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ онъ дошелъ до послѣдней степени отупѣнія и физическаго упадка. Подозрѣніе въ обманѣ являлось тутъ совершенно немыслимымъ. Живое наглядное подтвержденіе заявленій изобрѣтателя, однимъ словомъ, субъектъ, выводимый на сцену, былъ не какимъ нибудь безымяннымъ незнакомцемъ. Недавно еще всѣ искренно сожалѣли о гибели такого высокаго, свѣтлаго ума, пораженнаго преждевременной старческой дряхлостью. Тѣмъ съ большимъ изумленіемъ увидятъ теперь появленіе Ла-Героньера, совершенно исправленнаго и починеннаго — физически и нравственно — какъ въ тѣлесномъ, такъ и въ умственномъ отношеніи, — достигшаго опять почти такой же всеобъемлющей мощи генія, какою обладалъ въ минувшія времена!..

Филоксенъ Лоррисъ возложилъ заботу о «легкомысленныхъ развлеченіяхъ», т. е. о художественномъ отдѣлѣ, на свою жену, которой должны были пособлять Жоржъ и Эстелла Лакомбъ.

— Вамъ поручается несомнѣнно важный въ данномъ случаѣ портфель мелочныхъ забавъ и легкомысленныхъ увеселеній, — милостиво объявилъ онъ имъ. — Я требую только, чтобъ все оказалось превосходнымъ и открываю вамъ для этого неограниченный кредитъ.

Пользуясь этимъ разрѣшеніемъ, Жоржъ и не думалъ скупиться.

Онъ не удовлетворился маленькими простыми фонограммами, достаточными для какихъ нибудь мѣщанскихъ вечеровъ. Его не соблазняли обыкновенныя музыкальныя клище, коллекціи «избранныхъ пѣвцовъ» и «ангельскіе голоса», продающіеся въ мелочныхъ лавочкахъ по двѣнадцати штукъ въ коробкѣ, подобно тому какъ продаютъ для болѣе серьезныхъ вечеровъ коробки съ двѣнадцатью знаменитѣйшими трагическими артистами, дюжиной извѣстнѣйшихъ адвокатовъ или парламентскихъ ораторовъ и т. п.