Уильям Бартон - Бунт обреченных Страница 47

Она была очень хороша: чуть дрожащие ягодицы, двигающиеся взад-вперед в такт движению бедер, темные вьющиеся волосы, развевающиеся по спине и плечам. Через некоторое время я понял, что не могу оторвать от нее глаз, а если все-таки это сделаю, то все равно ее фигура будет стоять перед глазами.

Ближе к вечеру, когда солнце превратилось в оранжевый шар, светящийся между деревьев, мы остановились для ужина в чьем-то старом внутреннем дворике. Сметя упавшие листья и грязь с белых летних столиков, мы поставили свои рюкзаки и начали доставать еду.

Тот, кто раньше здесь жил, был достаточно богатым человеком. Фундамент протянулся на многие десятки метров и отличался сложностью переходов, но само здание бесследно исчезло. Недалеко от него находился L-образный бассейн, сейчас заполненный грязью и листьями. Сад поражал буйством красок, красные розы, усыпавшие клумбы, разрослись, словно виноград.

Я вычистил старый гриль, убрал из него траву, кирпичный камень, вынул оттуда почерневшие кости, лежащие на груде пепла, прибитого к полу дождем. Внимательно взглянув на них, я понял, что это останки то ли маленького динозавра, то ли собаки.

— Ати, — голос Алике был тих и печален.

Я посмотрел в ее сторону и увидел, что она наклонилась над кустами, держа что-то круглое и белое — маленький человеческий череп. Вертя череп в руках, женщина разглядывала его основание и маленькую дырочку в нем. Это была не рана, а незакрытый родничок или темечко, как его еще называют.

Когда я к ней подошел, женщина уже положила детский череп и подняла другой, гораздо больший, с зияющей дырой носа. Здесь лежал и третий череп, еще больших размеров, с хорошо развитыми надбровными дугами. В виске имелось огромное квадратное отверстие, от которого шла мощная извилистая трещина. Алике положила череп женщины и стала на колени. Наклонившись над ней, я раздвинул руками траву: там лежало множество костей, ребра, части рук и ног, маленький таз, наверно, ребенка, череп собаки гораздо больших размеров, чем та, чьи обгоревшие кости мы нашли в камине. Темя этого большого пса было разбито.

Алике смотрела на камин, на груду костей, что я отложил в сторону, на челюсть маленькой собачки.

— Семья, — хрипло прошептала она, — с ребенком. — Положив руку мне на бедро, она слегка помассировала его. Ее пальцы немного дрожали. Выражение лица Алике трудно было определить — может, гнев, может, жалость. — Убили, убили их всех! — Она бросила долгий взгляд на обугленные кости: — И съели их щенка.

Перевернув носком ботинка детский череп, повернув его тем местом, где голова соединялась с туловищем, я увидел, что кости расщеплены — значит, один быстрый поворот, и шея была сломана. Ребенок не успел почувствовать боли.

Моя подруга медленно положила кости на место, расправила примятую траву и кусты. Взглянув на меня глазами с застывшим в них гневом, она произнесла:

— Цивилизованные люди.

Я кивнул, повернулся и начал разводить огонь и готовить ужин. Ребенок, насколько я понимаю, не ел в своей жизни ничего лучше щенка. Но эти люди, несомненно, считались цивилизованными. И, может быть, некоторое время они держали женщину в живых.

После ужина, вместо того чтобы разжечь огонь под деревьями в саду убитой семьи, мы собрали наши пожитки и двинулись в оранжевое свечение летнего заката, взбираясь на поросший лесом холм, что в конце концов оказался горой. Когда мы окончательно выбрались из леса и стояли на голой вершине, была уже полночь.

Наверно, много лет назад отсюда открывался роскошный вид. Ночью над поблескивающими огнями человеческих городов сверкали созвездия. Люди жили здесь десятки тысяч лет, а двести лет назад в долину провели электричество и наполнили ее мириадами огней.

В детстве я летел над этими местами на авиалайнере, в полночной темноте за иллюминатором тихо шептали электрические моторы. Родители мирно дремали в креслах. Я же прижал лицо к стеклу — над головой сверкали миллионы маленьких колючих огоньков — звезд, а внизу — миллиарды ярких огней больших городов.

Сейчас внизу было пусто, лишь бездонная ночь.

Алике неподвижно стояла, взяв меня под руку. Наконец она заговорила:

— Даже дома ты не можешь видеть такие звезды, как здесь. Тусклые огни Карборро, зарево над близлежащим поселением могли затмить красоту небесных светил.

Над нашими головами Млечный путь представлял бледно-серебряную реку с черно-золотыми вкраплениями; узкая арка, восходящая из западного горизонта и исчезающая, не пройдя даже до половины неба. Созвездие Пегаса находилось прямо над головой.

— Хотела бы я, — мягко проговорила Алике, — чтобы у нас была возможность полететь туда. Маленькой девочкой я страстно мечтала попасть на одну из колоний.

У нее было несколько вариантов: отправиться на Неогаю, вторую планету Тау Цети, принявшую целое поколение колонистов, ставшую домом для тысячи поселенцев; имелась возможность улететь на Зета Туканеа, мир настолько удаленный от Земли, что пока еще ни один колонист не отважился уйти туда вслед за исследовательским флотом.

Я еще не встречал человека, до или после Вторжения, прилетевшего хотя бы с одной из открытых планет; не знаю, что произошло там, когда пришла раса господ. Но мне довелось увидеть планеты Альфа Центавра, пустынные развалины старых научно исследовательских станций.

Позже мы лежали в чем мать родила на одеялах рядом с маленькой палаткой и вслушивались в потрескивание поленьев в костре, медленно превращающихся в оранжево-красные огоньки, освещающие пространство вокруг нас. Мы лежали спокойно, ногами к северу, наблюдая за перемещением звезд.

Алике занималась любовью как-то по-новому, мягко и нежно, почти нерешительно, то останавливаясь, то вновь продолжая, то подчиняясь, то полностью беря инициативу на себя. Иногда я задумывался, действительно ли она хочет продолжать, но женщина упорно продвигалась к цели, чисто механически двигаясь в такт моим движениям. Я вторил ей, и вот, наконец, мы оба вздохнули одновременно.

Мы оба ощущали странное чувство отдаленности друг от друга. Но оно совсем не походило на отчужденность внимательной наложницы, остающейся наедине со своими чувствами.

Это было особого рода отвлеченность от реальности, Алике погружалась в свои мысли, игнорируя все, уходила в себя, возвращалась к действительности и вновь уходила.

Она прошептала:

— Помнишь ли ты свои детские мечты, Ати?

Какие еще мечты? В детских фантазиях можно насчитать сотни и тысячи картин и миров, реально не существующих.

— Некоторые, но не все, — был мой ответ.

— Ты помнишь, как мы мечтали о времени, когда захватчики будут уничтожены и их власть кончится? Мы постоянно говорили о том, что будет, когда мы вырастем и сбросим их ярмо, изгоним непрошеных гостей с Земли, начнем использовать их космическую технологию на благо себе…