Норман Льюис - День лисицы. От руки брата его Страница 47

Зазвенели сигнальные звонки, кто-то засвистел в свисток, и крошечная белая собачонка, подстриженная так, чтобы казаться мохнатой игрушкой, тявкая, бросилась на Косту… Из кокона сбившихся простынь, разевая рот, высвобождался какой-то мужчина. Две девицы с визгом кинулись от него в разные стороны, путаясь в воздушных струях своих ночных рубашек.

Коста ринулся напролом, обрывая шелковые шнуры, которые пытались накинуть ему на шею, расшвыривая все препятствия, нагроможденные у него на пути. Внезапно он очутился в помещении, где в глаза ему ударил резкий дневной свет; какой-то мужчина в рубашке и брюках с болтающимися подтяжками дергал спуск автоматического пистолета. Коста вырвал пистолет и бросил его на ковер.

Тут он заметил постель и соскользнувшую с нее фигурку. Прошло лишь мгновение, и дверь захлопнулась, но какое-то знакомое движение, волна развевающихся волос и подавленный крик напомнили ему, зачем он сюда пришел.

Человек сорвал со стоявшей у кровати лампы абажур и, когда Коста повернулся, с размаху ударил его по лбу. Комнату осветила голубая вспышка. Коста услышал, как взорвалась лампа, но ничего не почувствовал. Он отер с глаз кровь. Человек теперь стоял спиной к окну, с перекошенным от страха лицом. Но тут внимание Косты привлек звук, долетевший с улицы, которая была где-то далеко внизу. Это была полицейская сирена. В голове у него вдруг все смешалось. «Они за кем-то охотятся, — подумал он. — За кем же? Да за мной, конечно. Ясно без слов. Меня всегда травили. Но почему же непременно меня? Почему всегда меня? Что я сделал?»

Вслушиваясь, он шагнул вперед, и человек снова замахнулся на него лампой. Коста отвел удар. И вдруг почувствовал, что всем своим существом ненавидит этого человека. Это тоже был преследователь, и самый последний, самый подлый.

«Никогда раньше я не думал сопротивляться, — сказал себе Коста. — Всегда позволял себя травить, склонял голову, молчал, держался в стороне, надеялся, что в конце концов отстанут. А конец — вот он какой». Его загнали в угол, окружили: дальше хода нет. Коста снова отчетливо увидел крысиную мордочку этого человека и его оскаленные зубы и понял, что, прежде чем его схватят, он сможет получить хоть какое-то удовлетворение.

Он сгреб человека в охапку и понес к открытому окну.

Глава XXV

— Как видите, кашель у меня наконец прошел, — сказал дон Федерико. — Я сумел взять себя в руки. И вот я — новый человек.

— Как же это вам удалось? — поинтересовался Росас. — Ваш метод может оказаться ценным вкладом в медицинскую науку.

— Диета, только и всего. Я экспериментирую.

— Какое же ваше последнее увлечение?

— Увлечение? Полноте, доктор, всем известно, как огорчается ваш брат, когда жертва ускользает у вас из рук. Я просто решил, что слишком много ем, и теперь живу, питаясь исключительно черными бобами да еще вот этой панорамой. — Виланова повел рукой в сторону моря.

— И вашей экономке пришлось приноравливаться к новому режиму?

— О нет, зачем же. Мы живем каждый своей жизнью. Панораму она переваривает плохо, и ей приходится заменять ее чем-нибудь другим.

— По крайней мере не экономьте на бобах — вот все, что я могу вам сказать. Вы и так совсем уже прозрачный. — Росас отодвинулся в тень глицинии, чтоб солнце не пекло шею. — Собственно, я пришел узнать о вашем сыне. Есть что-нибудь новое?

— Ничего, помимо того, что вам уже известно. Думаю, в ближайшие дни он будет здесь.

— Что же вы намереваетесь предпринять в отношении его?

— Намереваюсь сказать ему, чтобы он снял пиджак, засучил рукава да занялся нашим имением.

Росас обвел взглядом скудные земли вокруг. Этим летом вредители объели на пробковых дубах все листья, и лишенный зелени ландшафт казался покрытым ржавчиной. Сквозь оголенные, искривленные ветви, не приглушаемые листвой, до них особенно четко доносились различные звуки: собачий лай с дальних ферм, мелодичный перезвон козьих колокольчиков, автомобильные гудки в низине. Голые вершины гор, замыкавшие пейзаж, были цвета заплесневелого шоколада.

— Не представляю, что он сможет тут делать, — сказал Росас.

— А может, нет худа без добра. Слишком много развелось на свете паразитических профессий.

И чтобы скрыть свои чувства, дон Федерико взялся за бинокль. Он навел его на видневшуюся вдали деревенскую площадь, где только что выплеснулась из автобуса новая партия туристов — белые домики впитывали в себя яркую кляксу.

Не могу понять, что там у них происходит. Людей не видно, и лодки с утра еще не выходили в море.

— Когда я шел сюда, меня остановил патруль, — сказал Росас. — Кстати, вы замечали, что половина этих патрульных страдает близорукостью? Очевидно, так удобнее бороться с контрабандой. Ну да вот идет и ваш друг, самый осведомленный в Торре-дель-Мар человек. Уж он-то, вероятно, расскажет нам, в чем дело.

Дон Федерико посмотрел вниз на нищего, который остановился и взмахнул палкой.

— Ave Maria!

— Вечно он бубнит себе под нос, — сказал Виланова, ни к кому не обращаясь. — Я и половины не слышу из того, что он говорит. Хотя, конечно, может, я сам глохну. Найдется у тебя сдача с пяти песет? — спросил он нищего.

— Нет, не найдется.

— Ладно, принесешь в другой раз. — Он засунул бумажку в расщепленный конец палки нищего. — Что там у них творится в деревне?

— Облава! — отвечал нищий. — Только это совсем не так интересно, как в кино.

Росас в знак согласия кивнул.

— Без канализационных труб какая же облава? У нас о настоящей погоне и мечтать нельзя… Слишком отсталая страна. Кого же они ловят? Контрабандистов?

— Да нет, — ответил нищий. — Бандитов. Вернее сказать, одного бандита — француза, который совершил несколько зверских убийств. В деревне полно полицейских, во всех домах под кроватями шарят. В первый раз таких дураков вижу. Когда я шел сюда, один из них обшарил меня — оружие, вишь, искал. Между прочим, дон Федерико, я принес вам письмо. Почтальонша сюда идти побоялась.

Нищий сунул письмо в расщепленный конец палки и протянул Виланове.

— А этого бандита, — сказал Росас, — как же они его здесь выследили?

— Да никто его не выслеживал! Надо же было ему поселиться как раз у Косты! Понятно, он его и выдал.

Виланова распечатал конверт. И положил письмо на стол.

— Отчего же это понятно?

— Да ведь всякому известно — Коста заодно с полицией.

— Ничего подобного, — возразил Виланова. — Мне, например, это неизвестно.

— Если он убил француза, так пусть бы французы его и ловили, — сказал нищий. — А Косте нечего было в это соваться… Хотя чего еще ожидать по нынешним временам, когда даже в церковных процессиях хоругви всякие сукины дети носят… Важное письмо?