Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима Страница 47

Save.

В Москве монголка вышла.

Букет душных запашков как-то не способствовал нашему сближению.

Каждый остался при своем, при невысказанном. Я радовался, входя в салон после короткого перерыва. В транзитном зале аэропорта, где нас продержали почти час, продавали пиво, я успел порядочно нагрузиться. Людей вышло много, теперь весь ряд (и другие тоже) находился в моем распоряжении. Я затолкнул свой сверток (он случайно попал мне под ноги) глубже под сиденье, и вдруг понял, что монголка ушла, а запах остался.

Намгийг тойрон гарах.

Обойти болото нереально.

Это было горькое разочарование, но я рассмеялся.

Наверное, монголка и сейчас где-то там в своих краях пугает своих раскосых подружек рассказами о пахучем белом челе, с которым однажды ей пришлось лететь из Питера в Москву. Наверное, пугает она подружек, на ночь этот странный белый чел развешивает свои портянки на дверях спальни, чтобы злые духи боялись. «Хайнак!» – смеются подружки. Коля и Ларионыч знали, что делали. Они сунули мне в дорогу пакет с корейскими закусками. Они были убеждены, что в салоне самолета я непременно захочу водки, вот тогда-то сгодятся и это чудесное вонючее хе, и тухлая кимча, и еще что-то, черт бы их побрал!

Я сунул сверток с закусками в целлофановый пакет. Тоненькая стюардесса, проходя мимо, невозмутимо улыбнулась – засранцы в самолете ее давно не удивляют.

«Все в порядке?»

«Лучше не бывает».

Ну да, она тоже так подумала.

Конкордия Аристарховна улыбнулась.

Она знала, что я вспомнил. Она знала, что я захочу закончить роман.

А я не хотел помнить. Не хотел ничего заканчивать. Я хотел уйти и сесть в кресло. У своего привычного широкого окна. Смотреть, как внизу догоняются пацаны и взвизгивают девчонки. В моем пятилетнем одиночестве было так много спокойствия. Закрыть глаза и не думать ни о чем. Болтать с Последним атлантом. Дописать игру. Поехать в Сикким. Там, среди цветущих балю и рододендронов...

«Почему вы все-таки вернулись в Россию?»

«Потому что я ваша часть. Я – часть вашей души».

Ну да. Все они были мною, моим собственным продолжением. Это я вел караван и отвечал майору Каганову, и был профессором Одинцом-Левкиным, задавал ему вопросы, и бил его по ушам двумя папками. Это я был Корой, Ли́сой, сержантом Дроновым. Я мог полюбить Кору? Какое ужасное заблуждение! Они все (и Кора, прежде всего) были частью моего сознания, нет, они были самим моим сознанием, и ничего изменить или придумать я не мог. Может, только донести весть. Люди – как рассада, бесцельно разбросанная по планете. Что из нас вырастет?

Я пил кофе, улыбался костенурке, и прислушивался к мыслям немногих посетителей. В универе тоска. Мысли в общем небогатые. Интересно, приедет он завтра, или опять облом? И еще что-то такое же – сплошные мелочи, ерунда, невнятная каша, правда, кипящая, ворочающаяся, булькающая в едином мировом котле. Я будто заглянул за край мира. Вот только что сиял надо мной привычный хрустальный свод, на нем смеялись цветные звезды, желтела луна – все, как полагается, чистенько и красиво. А Конкордия Аристарховна подтолкнула меня, и я прошиб головой хрустальный свод. Осколки нежно звенели, а я уже по пояс высунулся в пустоту, главным свойством которой был так долго.

Я все видел.

Я все понимал.

Я был в начале Большого взрыва.

Ничего, что мы сгорим. Ничего, что мы все сгораем. Новый Большой взрыв, как рассаду, опять и опять разбросает зерна жизни по Вселенной. Что взойдет из этих семян, никому знать не дано. Даже Творец не очень ясно представляет последствия. Но мы несем весть. Зачем-то нам нужно донести до будущего смешанные запахи провинциального пригорода, грохот пролетки, выехавшей на булыжную мостовую, тени колонн рабочего клуба, нищего с шапкой у скрещенных ног, парочку на скамье (сексоты), мамашу, высунувшуюся из окна, наконец, Кору, презрительно оглядывающую меня, ничего не понимающего и растерянного.

И вот таким я возвратился в мир,

Который так причудливо раскрашен.

Известно, из «чайника» может получиться все, что угодно, а вот из ламера никогда ничего порядочного не получится.

Еще парочка присела за соседний столик.

Я вчеpа Гамлета в оpигинале читал. Это такое эстетическое наслаждение!

Парочка сладко перешептывалась. А я смотрел «Андалузского пса» и, знаешь, нашёл коррелят с ранними картинами Пикассо. Нормальная беседа, могли бы и не шептаться. Но так им было привычнее. Им так нравилось. И за столиком в углу активно фунциклировали. Помнишь, какое пойло жрали у Илюхи? Негромкий смешок.Зато потом я запросто вскрыл пpогу твоим дебаггеpом.

Конкордия Аристарховна подняла узкие руки, поправляя волосы.

Я уже все знал. Но, подняв руки, Конкордия Аристарховна приподняла и плечи. И я вновь увидел ажурное ожерелье из потемневшего серебра и расплющенные пули на нем. Костенурке не надо было поворачиваться, я знал, каким тату украшена ее почти не сутулившаяся спина. Какая тоска, думала Кора. Какая тоска, думала Конкордия Аристарховна. Она пронзительно думала, потому что вспомнила сержанта Дронова. Даже зубы сжала. Ее тошнило от тоски. Ты думаешь, что я хороша, это она думала уже для меня. А я нехороша. Ты мне совсем не нужен, ни в каком качестве. Я не хочу потерять брата. Не надо считать меня умной и красивой. Она обращалась ко мне на ты. А потом без всякого перехода – на вы.С вами я не могла бы жить. Из вас все надо вытягивать силой. Мне надоел мир, где из людей каждое слово приходится вытягивать силой. И жить я хотела бы не в Нью-Йорке или Москве, а в тихом провинциальном пригороде. А вам бы я изменяла, неожиданно подумала она, и мне сразу стало теплей.

Наркотики, гейши, цунами,

Горячее саке, харакири —

Вот что нас губит.

Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом!

Если меня и не принимали всерьез, мир все равно зависел и от меня.

Я поднялся. Протянул руку Конкордии Аристарховне. Нам ничего не надо было говорить. Я слышал все ее мысли. Профессор Одинец-Левкин, сотрудник НКВД майор Каганов, Ли́са, сержант Дронов, он же швейцар ночного клуба, Последний атлант, доктор Григорий Лейбович, плохие девчонки из «Кобры», Кора – все зависели от меня. Их странные жизни, как цветные огоньки, тлели, вспыхивали и угасали в расслаивающемся времени, в черном круговороте неведомых пространств. Кора превратится в Конкордию Аристарховну. Сержант Дронов оттянет срок и на закате жизни сядет в кресло почетного швейцара при ночном клубе, основанном его разбогатевшим родственником. Монголы, красноармейцы, воплощенные вожди. Правда, никакая программа не работает без сбоев. Тонкие морщинки густо иссекали мраморную шею доисторической леди. Я сам был как северное сияние. В мировой полынье яростно отражались звезды и самолет, медленно проплывающий на их фоне.