Рик Янси - Бесконечное море Страница 48

Я медленно приближаюсь с юга. Справа всплывает из-за горизонта солнце, его лучи разбегаются по заснеженной земле, и все вокруг искрится, словно с неба миллиардами посыпались бриллианты.

Одежда замерзла и с каждым моим движением хрустит, как хворост. Я постепенно воспринимаю свое тело. Двенадцатая система сохранила мне жизнь, чтобы сохранить себя. Она просит об отдыхе, ей нужна пища и помощь, чтобы восстановиться. Для этого и возвращается ко мне способность чувствовать боль.

«Нет. Потерпи, пока я их не найду».

В небе пусто. Ветра нет. Над обломками вертолета вьется дым. Черный и белый. Такой же клубился над лагерем «Приют» при массовом сжигании трупов.

«Кто ты, Бритва?»

Солнце поднимается выше, и снег начинает слепить. Визуальная команда настраивает мои глаза: я смотрю через невидимые фильтры, эффект такой же, как от солнечных очков, и вижу в миле на западе черную точку на девственно-белом фоне. Ложусь на живот и неглубоко вкапываюсь. Точка приближается и приобретает очертания человеческой фигуры. Высокий и худой, в зимней парке, с винтовкой, он бредет по колено в снегу. Полчаса ожидания. Когда до него остается сто ярдов, я встаю. Он падает, как подстреленный. Я зову его по имени, но негромко – в холодном зимнем воздухе звуки разносятся далеко.

До меня долетает его голос, он чуть не срывается от волнения:

– Твою мать!

Бритва делает пару шагов и переходит на бег – высоко поднимает колени и работает руками, точно кардиоманьяк на беговой дорожке. Останавливается на расстоянии вытянутой руки. Теплое дыхание вырывается из открытого рта.

– Ты жива, – шепчет он.

И я читаю в его глазах: «Невероятно!»

– Где Чашка?

Бритва кивает себе за спину:

– Она в порядке. Ну, вроде нога сломана…

Я обхожу его и начинаю движение в том направлении, откуда он пришел.

– А я уж чуть было не махнул на тебя рукой, – пыхтит Бритва у меня за спиной. – Без парашюта! Ты что, теперь и летать умеешь? Что случилось с твоей головой?

– Ударилась.

– О… Ну, теперь ты похожа на апачку. Знаешь, боевая раскраска.

– Это моя четвертая четверть: апачка.

– Ты серьезно?

– Что значит – у нее вроде сломана нога?

– То и значит: может, сломана, а может, и нет. Ты теперь насквозь все видишь, вот и поставишь ей более точный диагноз…

– Странно как-то, – говорю я, на ходу оглядывая небо. – Почему нас не ищут? Они наверняка засекли место падения вертолета.

– Я ничего не видел. Похоже, они просто сдались.

Я трясу головой:

– Они не сдаются. Далеко еще, Бритва?

– С милю. Не волнуйся, я ее спрятал в надежном месте.

– Как ты мог оставить ребенка?

Бритва оторопело смотрит на меня и на секунду даже теряет дар речи. Но только на секунду. Он не умеет подолгу молчать.

– Пошел искать тебя. Ты сказала, что мы встретимся у огня. Такое универсальное направление. Могла бы сказать: «Встретимся на том месте, где я уложу эту вертушку. Она будет гореть».

Пять минут идем молча. У Бритвы сбивается дыхание. Я дышу ровно. Усиление будет поддерживать меня, пока я не дойду до Чашки, но есть предчувствие, что когда я сломаюсь, то сломаюсь всерьез.

– Ну и что теперь? – спрашивает Бритва.

– Отдохнем несколько дней… или сколько сможем себе позволить.

– А потом?

– На юг.

– На юг? Это план такой? На юг. Многовато конкретики, не находишь?

– Мы должны вернуться в Огайо.

Бритва останавливается, будто натолкнулся на невидимую стену. Я прохожу вперед еще несколько шагов, потом оборачиваюсь. Бритва трясет головой:

– Рингер, ты хоть представляешь, где мы находимся?

Я киваю:

– Милях в двадцати к северу от Великих озер. От Эри, я думаю.

– Что ты… Как мы… Ты понимаешь, что Огайо больше чем в ста милях отсюда? – тарахтит, запинаясь, Бритва.

– До того места, куда мы пойдем, больше двухсот. Если по прямой.

– «По прямой». Что ж, жаль, что мы не птички! И что там, в Огайо?

– Мои друзья. Они в полной заднице, и я не могу их бросить.

Я продолжаю идти по следам Бритвы.

– Рингер, мечтать не вредно. Я тоже не могу представить…

– Не можешь представить полную задницу?

– Это очень подозрительно смахивает на шутку.

– Я знаю, мои друзья, скорее всего, мертвы. И я знаю, что, скорее всего, умру, не успев их найти. Но я дала обещание, Бритва. Тогда я еще не понимала, что это обещание. Я говорила себе, что это не так. Я и ему сказала, что это не так. Но есть то, что мы говорим себе о правде, а есть то, что правда говорит о нас.

– Ну, ты нагородила! Похоже, и впрямь крепко приложилась головой. – Бритва хмурится. – Кому ты дала обещание?

– Наивному, бестолковому, мыслящему стереотипами парню, который был спортсменом в колледже и который считает, будто это он – дар Божий этому миру, а не мир – дар Бога для него.

– А-а… Тогда ладно. – Несколько шагов Бритва делает молча, потом спрашивает: – И долго этот мистер Наивный Туповатый Мыслящий Стереотипами Спортсмен был твоим парнем?

Я останавливаюсь. Беру его лицо в ладони и целую в губы. Глаза у него становятся круглыми, в них мелькает что-то очень похожее на страх.

– Это за что?

Я снова его целую. Наши тела прижимаются друг к другу. Его холодное лицо в моих холодных ладонях. Я чувствую запах жевательной резинки в его дыхании. «Я в ответе за Землю». Мы как два столба на волнах ослепительно-белого моря. Бесконечное море. Нет пределов, нет границ.

Он поднял меня из могилы. Вернул из мертвых. Он рисковал жизнью, чтобы я могла вновь обрести свою. Легче было отойти в сторону. Легче было дать мне уйти. Легче поверить в красивую ложь, чем в жуткую правду. После смерти отца я построила крепость, которая могла простоять тысячу лет. Мощная цитадель, разрушенная одним поцелуем.

– Теперь мы квиты, – шепчу я.

– Не совсем, – хрипло говорит он. – Я тебя поцеловал только один раз.

77

Комплекс, к которому мы подошли, стоял в снегах, как левиафан, всплывший из морских глубин. Бункеры, конвейеры, накопители и офисные здания. Огромный склад в два раза больше, чем самолетный ангар. Все окружено забором из ржавой рабицы. Это показалось мне жутко символичным и точным – все закончится на цементном заводе. Цемент – неизбывная подпись человека, наша основная краска на холсте мира. Где бы мы ни появлялись, земля постепенно исчезала под слоем бетона.

Бритва отодвигает секцию прогнившего забора, чтобы я могла пройти на территорию. Щеки и нос у него покраснели от холода. Нежные задумчивые глаза бегают по сторонам. Возможно, он, как и я, чувствует себя выставленным напоказ и прибитым к земле в окружении этих бункеров под ярким безоблачным небом.

Возможно, но я в этом сомневаюсь.

– Дай винтовку, – говорю я.

– Чего? – Он крепче прижимает винтовку к груди, указательный палец нервно подрагивает на спусковом крючке.

– Я лучше стреляю.

– Рингер, я все проверил. Никого нет, здесь абсолютно…

– Безопасно, – заканчиваю я за него. – Верно. – И протягиваю руку.

– Перестань, она там, вон на том складе…

Я не двигаюсь с места. Бритва закатывает глаза, запрокидывает голову и смотрит в небо. Потом снова смотрит на меня:

– Ты же понимаешь: если бы они были здесь, нас бы уже убили.

– Винтовку.

– Хорошо.

Он подчиняется. Я забираю винтовку и прикладом плашмя бью его по виску. Он падает на колени и при этом не сводит с меня глаз. Только в этих глазах ничего нет, пусто.

– Падай, – говорю я.

Он валится вперед и лежит без движения.

Я не думаю, что она на этом складе. Была какая-то причина, по которой он хотел, чтобы я туда пошла, но я не верю, что это имеет хоть малейшее отношение к Чашке. Сомневаюсь, что ее можно найти в радиусе ста миль от этого места. Но выбора у меня нет. Винтовка и нейтрализованный Бритва – вот и все мое хлипкое преимущество.

Он открылся мне, когда я его поцеловала. Не знаю, как усиление способствует проторению эмпатических тропинок в психику другого человека. Может, посылаются курьеры в какой-нибудь детектор лжи, там они собирают и сортируют данные, полученные через мириады вводов сенсорной информации, и переправляют все это в хаб для дальнейшей интерпретации и анализа. Как бы это ни работало, я почувствовала в Бритве слепую точку. Крохотная такая потайная комната. И я поняла, что где-то допустила страшную ошибку.

Обман внутри обмана, который спрятан внутри другого обмана. Ложные ходы и подделки. Как мираж в пустыне: сколько к нему ни беги, он никогда не приблизится. Поиски правды сродни охоте за горизонтом.