Елена Асеева - К вечности Страница 48

— Свати? — повторил я, и туго дернул хвостиком… точно нимб и впрямь, сдавливая, не давал развиваться моему естеству. — Хорошо, я найду плоть…

Я резко воспорил вверх, и зависнув над саибом гамаюнов так, что ему пришлось вскинуть выспрь голову, достаточно громко молвил:

— А тебе? Тебе, Гамаюн-Вихо, возвращено право видеть моего Отца, и жить в своем племени.

Саиб гамаюнов порывисто кивнул… И нежданно в его фасеточных глазах зараз отразилась зала пагоды моего Творца, его деревянный трон с высокой резной спинкой, также как и широкие облокотницы по краю инкрустированные серебряными вставками и черными крупными жемчужинами. Он восседал в нем в серебристом сакхи и своем венце, где в навершие устало зарилась на происходящее округ нее черная змея.

И я махом ощутил мощную смурь… Тоску, однозначно, присланную мне Отцом, точнее явленную отображением которое, або на меня повлиять, передал Родитель.

И тотчас я дернулся вперед, напоследок оглянувшись и кивнув головой саибу гамаюнов. Я не стал, однако, тянуть с вселением…

Я, конечно, и дотоль иноредь облетал потомков Есиславы, но нынче обратившись в искру понесся вниз к Земле. Не то, чтобы я боялся быть изъятым с Земли, просто очень… не выносимо сильно захотел увидеть моего Отца.

Мгновением, что было прописано, я промелькнул по неким потомкам моей одной грани и заприметил одного из них, кто днесь мог подойти.

Ребенок…

Однозначно ребенок, ибо я и не думал утруждать себя вселение во чрево матери. Так, вот ребенок имел достаточно большой объем мозга. Я вновь покинул помещение, где он жил, и, вылетев из жилища, принял свой образ…

Еще миг стремительного полета и я со всей мощи дернул своим хвостиком, одновременно, ударив по нему текущей по мне клинописью. Нимб, гулко крякнув, разломился надвое и отпал, мельчайшими горящими капельками. А я воодушевленный произведенным действом немедля направился к ребенку, которому, очевидно, было чуть меньше одной шестой асти, или по земным меркам, оные ввели вследствие гибели спутника Луны и изменения траектории движения Месяца, гипоцентавры, семь с половиной месяцев.

Обратившись в искру, я мгновенно проник в нос ребенка, и по вже изведанному, скорее даже, хоженому пути попал в черепную коробку. Лишь там приняв свой истинный облик и намотавшись вокруг мозга. Еще малость я зарился на искру, что сияла в недрах пористого вещества густо розового цвета, испещренного многочисленными разветвленными сосудами. Это была рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучиками, имеющими золотые переливы, и я сразу понял, что ту искру когда-то пожертвовал для человечества Дивный.

Почему понял? Потому как она в своем сиянии обладала не просто золотым, а золото-красным светом. Все же нельзя забывать, что Дивный должен был стать Творцом не белых людей, а краснокожих. Я внимательно всмотрелся в эту сияющую, махонькую, газовую звезду, где, как и у всего идентичного, наблюдались особые отличительные признаки или параметры, а после отворил рот и проглотил искру. Конечно, сие не обязательно было делать. Обобщенно это не прописывали в лучицах. Такое действо необходимостью выступало только в первой плоти и то не всегда.

Зачем же я сделал это? Да, просто так. Або вершил и допрежь… Чего же, право слово, изменять своим привычкам.

Впрочем, я, похоже, при проникновение в плоть (кстати, плоть мальчика) был слишком взбудоражен и несколько ему так навредил. И ребенок получил ожог слизистой носа, кожи в подносовой выемке, хорошо, что не пострадал мозг. Ибо немного погодя я понял, что здоровье мальчика желает лучшего… верно много лучшего.

Тем не менее, на тот момент, я не стал обдумывать свой стремительный выбор, а отключился.

Еще бы, так долго летал в мироколице без отдыха, пора и набраться сил.

Подключался, я большую часть первых лет взросления Яробора не часто. Вероятно, я и впрямь вельми утомился, одначе, даже в те короткие фрагменты своего бодрствования приметил странность…

Такое ощущение, что меня хоронились…

Смешно, в самом деле. Неужели они, мои братья, Родитель думали, что я не замечал сначала лебединую деву, прицепленную к мальчику, которую не резким однократным зовом вывел из строя, а потом Бабая?

Удивительное существо Бабай, было первым творением моего старшего брата Темряя, которое, они созидали вместе с Мором. Ибо биологической основой сих созданий служили растения. Посему внешне существа походили на деревянный чурбан.

Бабая… только не Бабая Умного, которого поселили в избе присматривать за мальчиком, а иного, любимца Темряя, Бабая Шустрого, я видел в зале пагоды. И был поражен не только чудным его обликом, но и вельми умным речами. Брат нарочно привел его тогда ко мне, понеже было с кем потолковать, когда Отец оказывался занятым. Просто я утомлял, и это в лучшем понимании сего слова, всех обок меня своей любознательностью. А Бабай Шустрый мог говорить бесконечно долго, в частности рассказывая о своей планете в Северном Венце, где проживало его поколь не многочисленное племя… Планете, большую часть которой населяли удивительные растения, первые растения каковые в свое время, опробовая собственные силы, творил Мор.

Совсем малого росточка Бабай имел три образа и три, резных лика, напоминающих черты лица Темряя с длинным, мясистым носом, толстыми губами и выступающими вперед миндалевидной формой глазами, с усами и бородой. У Бабая были даже деревянные волосы, переплетенные с соседними волосками прилегающего к ним образа.

Эти существа по необходимости могли стать недвижно-окаменевшими, сливающимися обликом с обстановкой, впрочем, чрез морг оказывались вновь поворотливыми, юркими и даже гибкими. Або прячущиеся в глади деревянного тельца три короткие руки, с кистью и перстами, и две плотные ножки, повторяющие божественные стопы, с пятью пальцами поросшими пучками черной шерсти, по необходимости разком появлялись. Шесть глаз Бабая, попеременно вспыхивающие белыми, серебристыми огнями, не имели радужки и зрачка и были наполнены одной переливающейся, меняющей расцветку склерой. Они не только держали под наблюдением все пространство вкруг себя, подмечая происходящее и мгновенно передавая информацию на хозяина, но и умели внушить человеку страх или полное свое отсутствие.

Бабая Умного я увидел сразу, как только с мальчика ночью сняли погибшую лебединую деву, которую уничтожил мой однократный зов. Хотя и в тот раз, и в последующие, я действовал достаточно мягко, неизменно обволакивая сам мозг, скрывая под собственным сиянием и выбрасывая прицельно на маковку зов, да требуя в нем встречи с Отцом.