Леонид Панасенко - Мастерская для Сикейроса (сборник) Страница 48

Мы возвращаемся в рубку.

«Вот мы спорим, говорим обо всем на свете, — думаю я, — а сами живем одним вопросом: что видел, что узнал Канов? И узнал ли? Ведь не исключено, что слова его — чистейший бред, предсмертное наваждение. Узнал ли?. Предположения, догадки… Они буквально терзают нас. Впервые появился шанс. Надежда на встречу…»

— Сережа, — обращается ко мне Аналитик, — включи, пожалуйста, еще раз запись.

Сначала тишина и шорохи. Кажется, даже представляешь, с каким трудом пробиваются сигналы сквозь бездны пространства. Затем идет возбужденная скороговорка Канова:

— «…Я видел Разум. Я вижу их, но не могу поверить! Они такие же, как мы. Они… прекрасны, — казалось, Канов не находил слов. Вдруг его голос дрогнул. — Господи, какая нелепость… кажется, разгерметизация… Астероид. Я все забыл, не успел увернуться… Я засмотрелся… Но я видел!..»

Несколько минут мы лежим в инерционных креслах и молчим.

— Почему все-таки не сработал автомат, предохраняющий от столкновения с астероидами? — в который раз спрашивает Аналитик.

— Ничего не понимаю, — вздыхает Рая. — Дело происходило в открытом космосе. Значит, Канов, наверное, увидел чужой корабль. Но откуда он мог знать, что они такие же, как мы?

Мы молчим. Что можно ей ответить? Мы даже не знаем, можно ли верить сообщению Канова. Для того и летим к планете, чтобы все выяснить, проверить. Тройной звонок опять облетает все закоулки корабля. Мы выходим из подпространства. И сразу же космобот содрогается от беззвучных выстрелов лучевой пушки. Экран становится пепельным от обилия метеоров и астероидов, которые расстреливает наша доблестная автоматика.

— Ого! — удивился Трогай-Трогай. — Здесь приличная каша. Планета, похоже, расположена в самой середине пояса астероидов.

Нас посадил автомат. Никто не проронил ни слова, но мысль о том, как мог Канов в такой обстановке отключить его, засела в голове у каждого.

— Я бы не хотела улетать отсюда, — говорит Рая и смотрит вдаль.

Звезда еще не взошла, и ветер ненадолго затих. Трава наполнилась ночной росой, совсем как на Земле. А за густым кустарником цвета когда-то виденной в музее старой бронзы встает стена леса. Левее, за громадой нашего космобота, открывается взору предрассветная, пестрая от цветов степь. Какая-то исполинская рука словно перечеркнула ее двумя небрежными мазками пурпура. Недавно мы с Раей отправились туда побродить по траве и чуть было не заблудились в зарослях гигантских маков. За ними, возле самого горизонта, сияла цепочка озер.

— Голубое ожерелье, — восхитилась Рая, завидев их. — Настоящее ожерелье, правда?

Часы отдыха коротки, и я снова и снова с непонятной для других настойчивостью берусь за кисть. Конечно, я дилетант в живописи, но вокруг столько красоты, что нет сил удержаться. Это мир освобожденных красок. Сочных, щедрых, ослепительных. Здесь нет полутонов. Местные леса и поля — мозаичные, с резкими переходами цвета. Черный, будто обгоревший, лес вдруг сменяется зелеными джунглями, в которые клином врезается поляна голубой травы. Такие контрасты непривычны, мы поначалу удивлялись им. Позже Рая взяла пробы и туманно объяснила нам, что все дело в особенностях почвы.

Увы… Планета Какова оказалась прекрасной, но и… без живых существ. Пусть простят меня эти деревья и цветы, но ведь мы искали не их. Не их!

Первые три дня мы почти не спали. Все ожидали, что из мозаичных лоскутных лесов наконец выйдет неземное существо. Тщетно. Приборы немы, зонды возвращаются ни с чем, а глаза уже отказываются просматривать тысячи бесполезных кадров аэрофотосъемки. Пестрота, бессмысленный калейдоскоп цветов. (И ничего более, ни одного следа разума на всей планете.

— Этого следовало ожидать, — грустно заметил как-то вечером Символист. — Канов всю жизнь мечтал о встрече. Если бы на его месте был я, если бы я умирал возле своей последней звезды, то, наверное, мне тоже померещились бы братья по разуму.

— Не уверен, — как всегда, задиристо сказал Аналитик. — Ты и умрешь со знаком интеграла на челе.

— Не надо об этом, — нахмурился Трогай-Трогай. — И о Канове тоже. Он никому ничего не обещал. Наше дело — проверить и доложить Земле. Не надо эмоций…

Трогай-Трогай, который уверовал в то, что цивилизация не может не оставить после себя материальных следов, тоже разочарован. Его теория «сувениров», увы, не подтвердилась. О Символисте и говорить нечего. И вообще ни гроша не стоят все наши теории! Не состоялась встреча. Пустой оказалась древняя мечта о том, что человечество неодиноко среди звезд. Вчера я случайно увидел, как Рая, стоя на взгорке, смотрела в сторону озер и вытирала ладонью глаза. Только ветер радовался неизвестно чему. Ветер цветущей, но бесплодной планеты.

Странности начались, когда Трогай-Трогай предложил готовиться к возвращению и мы стали обобщать данные.

Аналитик, краснея и тише, чем обычно, сказал:

— У меня, по моей методике, коэффициент корреляций 0,58.

— А какие системы ты сравнивал? — встрепенулся Символист.

— Сводное описание этой планеты с общей моделью планеты разумной жизни.

— Ошибка?

— Практически исключена. Я все перепроверил.

Трогай-Трогай лишь присвистнул.

— Поразительно! — воскликнул Символист. — Если я не ошибаюсь, то Земля дает всего 0,9.

— 0,86, - уточнил Аналитик.

— Ну и в чем же здесь проявляется Разум? — спросил Трогай-Трогай.

— Не знаю. Коэффициент указывает только на похожесть, на глобальные проявления Разума. Но ни один из нескольких десятков тысяч параметров, как ни странно, не выделяется. Может, их совокупность…

— Ерунда, — резко прервал Аналитика Трогай-Трогай. — Чисто случайное совпадение. Планета мертва, если не считать растительности. Мы это видели собственными глазами.

— Здешний мир проникнут гармонией, — осторожно заметил я. — У меня настойчивое ощущение…

— Настойчивые ощущения в число параметров не входят, — отмахнулся Аналитик.

— Растения здесь странные, — сказала вдруг Рая. — Между ними нет борьбы за существование, они не размножаются, а только репродуцируются. Им не нужны новые территории, они не теснят друг друга.

— Ну и что? — пожал плечами Трогай-Трогай.

Разговор иссяк, однако он поставил нас в тупик и посеял то ли тревогу, то ли надежду. Мы задержались еще на неделю, но безрезультатно.

Мы возвращаемся. Улетаем. Ни с чем.

Мы лежим, все пятеро, в инерционных креслах и от нечего делать смотрим на экраны. Их много. И на каждом свой лик планеты — в инфракрасных лучах, в ультрафиолете, распределение элементов… Космобот сейчас пролетает примерно в той области околопланетного пространства, где погиб Канов. Засмотрелся, погиб. Но почему все-таки не сработал автомат?