Роберт Сойер - Жить дальше Страница 49

— Дерьмо собачье, — сказала Ленора.

— Прости. Это правда.

— Её муж? — повторила она, словно в первый раз не расслышала.

Он кивнул.

— Я думаю, тебе надо уйти.

Эти слова вонзились в сердце, как пули, рвя его на части.

— Пожалуйста. Я могу…

— Что? — спросила она. — Ты можешь объяснить? Этому не может быть никакого сраного объяснения.

— Нет, — сказал он. — Нет, я не могу объяснить. И не могу оправдать. Но, Ленора, я никогда не хотел сделать тебе плохо. Я никогда не хотел сделать плохо никому. — У него заболел желудок; он чувствовал себя дезориентированным. — Но я хочу, чтобы ты… чтобы ты поняла.

— Поняла что? Что всё, что между нами было — это ложь?

— Нет! — сказал он. — Нет, нет, Господи, нет. Это было более… более настоящим, чем всё, что со мной было за последние…

— За последние что? Последние годы? Десятилетия?

Он испустил долгий, судорожный вздох. Он не мог даже сказать, что она к нему несправедлива. То, что она до сих пор с ним разговаривала, было больше, много больше, чем он заслуживал. И всё же он попытался защититься, хотя пожалел о сказанном сразу, как только затихли слова:

— Послушай, — сказал он, — ведь это была твоя инициатива перейти к интиму.

— Потому что я думала, что ты — не тот, кто ты есть. Ты мне врал.

Он подумал было возразить, что технически не врал, по крайней мере, не так часто.

— И вообще, — продолжала она, — кто что начал, это настолько здесь не при чём, что даже не из этой солнечной системы. Ты же октогенарий, Господи Боже мой. Ты мог бы быть моим дедом.

Он ожидал этих последних слов, но от этого они не стали менее болезненными.

— Сара прошла ту же процедуру, — вытолкнул он из себя. — Но с ней что-то не получилась. Она так и осталась восьмидесятисемилетней, а я… я стал таким.

Ленора ничего не сказала, но уголки её рта чуть-чуть опустились, а брови насупились.

— Коди Мак-Гэвин за всё заплатил, — продолжал Дон. — Он хотел, чтобы Сара была жива, когда придёт следующий ответ с Сигмы Дракона. Я… меня просто взяли на буксир, но…

— Но теперь ты — опекун при Саре.

— Пожалуйста, — сказал он. — Я об этом никого не просил.

— Нет-нет, конечно нет. Это само собой так вышло — медицинская процедура за несколько миллиардов долларов.

Он покачал головой.

— Я должен был догадаться, что ты не поймёшь.

— Если тебе нужно понимание, запишись в группу взаимной поддержки. Наверняка такая есть для людей вроде тебя.

— О да. Есть. Они как раз сейчас встречаются в Вене. Я не могу позволить себе поехать туда. Я посчитал — я на четыре порядка беднее, чем следующий самый бедный из тех, что подверглись этой процедуре. На каждый доллар, что есть у меня, у каждого из них — десять тысяч. Вот это — другая солнечная система, Ленора.

— Не поучай меня. Я вообще ничего плохого не сделала.

Он глубоко вдохнул.

— Ты права. Прости. Просто я не знаю, что делать, и… и я не хочу тебя терять. Ты правда мне не безразлична; я всё время про тебя думаю. И я не знаю, что я буду делать, но знаю одно: в последнее время я был счастлив только когда был с тобой.

— Должен быть кто-то ещё, кто…

— Никого нет. Друзья — те немногие, что ещё живы — они не поймут. А мои дети…

— О, чёрт. Я про это и не подумала даже. У тебя же есть дети!

Семь бед — один ответ.

— И внуки. Но моему сыну пятьдесят пять, а дочери скоро пятьдесят. Я не могу ожидать, что они поймут отца, который вдвое младше их.

— Это безумие, — сказала она.

— Мы сможем всё устроить.

— Рехнулся? Ты женат. Ты на шестьдесят лет старше меня. У тебя дети. У тебя внуки. И раз тебе восемьдесят семь — у тебя даже нет работы.

— У меня есть пенсия.

— Пенсия! О Боже.

— Это не обязательно должно что-то менять, — сказал он.

— Ты совсем из ума выжил?

— Ленора, пожалуйста…

— Одевайся, — рявкнула она.

— Что?

— Одевайся и выметайся!

Глава 31

Дон уже много месяцев не виделся с внуками. Он скучал по ним, но избегал встречи, не имея понятия, как объяснить им, что с ним произошло. Но в конце концов выбора не осталось. Сегодня, в четверг, 10 сентября, был пятидесятый день рождения Эмили, и так же, как явка была обязательна на годовщине свадьбы Дона и Сары, точно так же он не мог не посетить пятидесятилетний юбилей своей дочери.

Праздник должен был состояться в доме Эмили в Скарборо, примерно в часе езды, но всё время по 407 шоссе. В этот раз их вёз Гунтер. Дон был этому несказанно рад. Он чувствовал бы себя очень глупо, если бы его везла женщина, которой он на вид годился во внуки, а свои права он так ещё и не обновил. Ему придётся посещать обязательные лекции по безопасному вождению с группой других людей в возрасте за восемьдесят, и, хотя экзаменатор имеет право освобождать от практического экзамена по вождению, Дону всё равно придётся терпеть косые взгляды сотрудников, занимающихся выдачей прав и, самое главное, старых людей, которые выглядят старыми, многие из которых, несомненно, возненавидят его за то, что ему удалось избежать судьбы, ожидающей их в ближайшие несколько лет.

Когда они свернули на дорожку, ведущую к дому — большому, занимающему почти весь участок — Дон выскочил из задней двери и обежал вокруг, чтобы помочь Саре вылезти с переднего пассажирского места. А затем, поддерживая под локоть, он повёл её к дому, оставив Гунтера в машине мирно созерцать узкую полосу газона. Карл с компанией уже прибыл, но он припарковал машину на улице, оставив подъездную дорожку свободной, чтобы родителям было не так далеко идти.

Хотя биометрия детей была введена в замок входной двери Дона и Сары, обратное было неверно, так что Дон позвонил в дверной звонок. Тут же появилась Эмили и, с некоторой обеспокоенностью во взгляде, быстро впустила их, напоследок украдкой оглядев окрестности, прежде чем запереть дверь, словно беспокоясь, не увидели ли соседи, как к ней приехала её престарелая мать под руку с каким-то странным молодым человеком.

Он попытался выбросить это из головы и произнёс самым сердечным тоном, на какой оказался способен:

— С днём рождения, Эм!

Сара обняла Эмили и сказала, как и каждый год в её день рождения:

— Я прекрасно помню, где я была в тот момент, когда ты родилась.

— Привет… — сказала Эмили. Дон ожидал, что за этим последует, «мама, привет, папа», это следовало из интонации Эмилиного «привета». Но она не могла сказать «мама», не сказав при этом и «папа», а с момента роллбэка он ни разу не слышал, чтобы кто-то из его детей называл его папой.