Джеффри Линдсей - Декстер мёртв Страница 5

Я повесил трубку и обернулся. Мой верный спутник Лазло, стоявший рядом, кивком велел встать.

– Пошли, Декс, – позвал он.

Я поднялся, по-прежнему в каком-то тумане, и Лазло повел меня в мою уютную норку. Я сел на койку, и впервые за долгое время она, со своим несчастным «матрасом», не казалась мне жесткой.

Мне было о чем подумать: к примеру, об обвинении, которое должны были выдвинуть в первые двое суток после ареста. Я смутно помнил что-то такое с университетских занятий по уголовному праву. Кажется, это одно из базовых моих прав, вкупе с презумпцией невиновности, – и то, что Андерсон каким-то образом лишил меня обоих, порядком тревожило. Очевидно, все было гораздо хуже, чем я себе представлял.

Я вспомнил о своем соседе, который сидит тут с восемьдесят третьего. Интересно, кто арестовал его – не отец ли детектива Андерсона? А еще интересно, будет ли здесь, лет так тридцать спустя, сидеть какой-нибудь седобородый Декстер и слушать, как за стенкой какой-нибудь новый Лазло (может, даже Лазло-робот) рассказывает еще одному обреченному дурню, что старый простофиля Декстер до сих пор тут – ждет своего суда.

Интересно, будут у меня еще зубы? Не то чтобы они были особенно нужны для сырообразных сандвичей, но все равно, зубы есть зубы – мелочь, а приятно. Улыбка, пускай и фальшивая, становится лучезарней. К тому же, если я останусь без зубов, получится, что всю свою жизнь я напрасно тратился на зубную пасту. Тогда я поклялся, что сохраню свои зубы.

Так или иначе, меня больше волновало, как бы сохранить остатки здравомыслия, потому что положение моих дел не вселяло особой уверенности. Я оказался в самом страшном своем сне, заточенный в крошечной камере, из которой нет выхода; я потерял власть над происходящим и теперь мог контролировать разве что свое дыхание. Хотя и это, пожалуй, спорно, потому что попробуй я его остановить – и оно мне не подчинится. Не понимаю, почему здесь не поощряют самоубийств: они бы решили трудности с перенаселением, сэкономили бы деньги и время Лазло и его товарищей.

В неволе, в тупике, в ловушке; и нет конца кошмару. А теперь еще и назначенный мне судом адвокатишка под оглушающе жестокие фанфары бюрократии сообщает, что с моими бумагами что-то не так, но сказать, что же именно, не считает нужным. Разумеется, я полагаю худшее. Может, конечно, быть еще хуже, если, к примеру, на здешней кухне закончится сырообразное вещество, но все-таки; должен же быть хоть какой-то предел, когда даже несуществующий бог решит: «Ну все, довольно!» Как бы зол он ни был на Декстера за то, что тот нагадил в песочнице, – может, уже хватит?

Похоже, что нет.

На следующий день стало действительно хуже.

Я, как всегда, сидел в своей камере, занятый чрезвычайно важным и полезным делом (дремал). В последнее время днем меня клонило в сон, и способствовал этому, помимо прочего, мой обед. Сегодняшними пищевыми изысками стали сандвич из «кажется курицы», баночка желе и странная красная жидкость, прикинувшаяся фруктовым соком. Разморенный обедом, я почти сразу же прилег отдохнуть. Но не прошло и двух минут, как послышался лязг дверей.

Я сел. Опять Лазло. Только в этот раз с цепями в охапку.

– Поднимайся давай.

– Выдвинули обвинения? – с надеждой спросил я.

Лазло покачал головой.

– Детектив к тебе. Повернись.

Я сделал, как велено, и через несколько мгновений был намертво закован в цепи. И вновь белая птица надежды вспорхнула с жердочки и взмыла в беспросветно черное небо Декстерова мира. Детективом, конечно, мог быть кто угодно, но один из них – это Дебора, а потому я решил, что она наконец пришла.

Лазло выпустил меня из камеры, но повел не к окну, где мы еще вчера болтали с Берни, а мимо – к дверям, ведущим из тюремного корпуса. Потом передал что-то по рации, открыл дверь магнитным пропуском и махнул женщине за пультом управления. Она сидела высоко посреди зала – в стеклянной будке, – пропастью отделенная от тюремных камер, что глядели на нее сотнями пытливых глаз. Будка походила на диспетчерскую вышку, как в аэропорту, – одинокая и неприступная (если только у тебя не найдется гранатомета или лестницы – а их отбирают еще на входе).

Женщина в будке глянула на Лазло, потом на экран компьютера, проверила мониторы, и, спустя мгновение, дверь с щелчком отворилась. Мы вышли в крошечный, точно кладовка, предбанник; дверь закрылась. Два шага вперед – очередная дверь. Лазло поглядел в камеру под потолком и кивнул; спустя еще одно мгновение открылась и эта дверь, и мы вышли на площадку перед лифтами. Пять шагов до лифта – и после моей уютной камеры от такого простора голова пошла кругом. Но я взял себя в руки, и уже в следующий миг мы оказались в кабине. Двери закрылись; вновь окруженный четырьмя надежными стенами, точно в своей уютной камере, я расслабился и глубоко вздохнул.

Двери разъехались. Лазло вывел меня из лифта и, к моему удивлению, мы очутились на первом этаже здания. Впереди показался вестибюль. Там, за кордоном вооруженной охраны, стояли люди. Гражданская одежда и никаких цепей. Люди эти чего-то ждали, точно пытались попасть в здание. Ну надо же, я и не знал, что живу в роскошных апартаментах, куда выстраиваются очередями.

Однако рассказать гостям обо всех наших несказанных удобствах и деликатесах я не успел: Лазло повел меня прочь от вестибюля – по коридору мимо нескольких вооруженных охранников и заключенных со швабрами, облаченных в оранжевые тюремные комбинезоны. Они поспешно от меня сторонились, точно боялись подцепить преступную заразу.

Для домоседа Декстера эта дорога оказалась слишком длинной. Какое путешествие – а все для того, чтобы встретиться с детективом, – как я верил, моей сестрой. Сердце трепетало от нетерпения, и я ничего не мог с собой поделать. Слишком долго я ждал, что Дебора явится и сорвет с моих бледных рук треклятые цепи. И наконец она пришла; вероятно, опровергала нелепые обвинения в мой адрес и носилась с бумажной волокитой. И теперь меня не просто отпустят под залог: меня освободят.

Я старался не загадывать наперед, но все равно поддался волнительному ликованию. Я почти пел, торжествуя, – но вот мы на месте, а место это никак не намекает на мое освобождение. Комнатушка в самых недрах здания: с трех сторон – темные прямоугольные окна, посередине – стол и стулья. Борцов за справедливость ждать не приходится: это комната для допросов, где детективы встречаются с подозреваемыми. В одном из окон я вижу смутную, более или менее человеческую фигуру; на борца за справедливость она не походит, разве что просто – на борца. Ничего в ней даже отдаленно не напоминает ни Дебору, ни Свободу, ни Надежду. То было самое что ни на есть истинное воплощение всего им противного.