Георгий Гуревич - Рождение шестого океана Страница 5

— Но ведь это только легенда!

— Мы уважаем народные верования. Надо действовать терпеливо. Самое главное сделано — чужеземцев мы прогнали. Что будет дальше? Мы изучаем мировой опыт. Кое-что возьмем у вас, кое-что у американцев. Мы еще выбираем...

Занятый государственными делами, Дасья не мог ежедневно водить гостя по городу. Однажды, оставшись один, Ахтубин свернул на боковую уличку, перешел по мосту за реку и оказался в сказочном «Багдаде». Улица, по которой, он шел, была огромным базаром. В ушах звенел разноголосый крик продавцов. Они хватали прохожих за руки, тащили в лавочки силой. Уличный парикмахер стриг клиента, стряхивая волосы на мостовую. Под рекламным плакатом, где миловидная блондинка чистила зубы пастой «Монблан», фокусник подыгрывал на дудочке раскачивающимся змеям. На прилавках сверкали оранжевые апельсины, грудами лежали связки бананов, пахучие ананасы, похожие на огромные сосновые шишки, вязкая и терпкая хурма и громадные индийские джеки ростом с тыкву, а по вкусу напоминающие дыню. Возле лавчонок, задумчиво пережевывая жвачку, лежали горбатые коровы, мешая покупателям и велосипедистам.

Парча с ткаными павлинами продавалась здесь рядом с авторучками, ржавые замки и велосипедные звоночки — с серебряными вазами. Кустари тут же, на пороге лавочек, изготовляли художественные шедевры. Ткачихи, отсчитав цветные нитки, пропускали их через ручной дощатый челнок... сдвигали челнок, отсчитывали, пропускали, сдвигали... И под их руками неприметно возникала узорная ткань с райскими птицами и розами на стилизованных деревьях. Резчики скоблили слоновую кость ножичками и пилками. Рядом на прилавке стояли выставленные на продажу многорукие боги, девушки с кувшинами на голове и стада слонов, один другого меньше. Были и такие, что сотня их помещалась в рисовом зерне.

Внимание Ахтубина привлекли шахматы — пешки со старинными мечами и луками, короли в тюрбанах, восседавшие с поджатыми ногами на тронах, слоны с паланкинами... Ахтубин приценился. Продавец вынул линейку. Материал стоил здесь дороже, чем работа. Фигурки ценились по росту — до смешного дешево — около двух рублей за сантиметр в переводе на наши деньги. Когда дело дошло до короля, поднялся страшный крик. Кто-то из покупателей заметил что торговец прибавил два сантиметра.

По выразительным жестам и отдельным знакомым словам Ахтубин уловил смысл.

— Зачем ты мешаешь мне нажиться на этом толстосуме-американце?  — кричал продавец. — Я бедный человек, а у него карманы лопаются от денег!

— Я не американец, я русский, — сказал Ахтубин.

Торговец вытаращил глаза: «О, русья!» С криком «русья, русья!» подбежали другие резчики по кости. Образовалась толпа. Женщины поднимали детей на руках, чтобы показать русского гостя. Торговец, извиняясь и кланяясь, укладывал шахматные фигурки в ларец. Он ни за что не хотел брать денег, пусть это будет подарком. Одна девушка, застенчиво улыбаясь, протянула старому профессору розу. Другая просила Ахтубина дать ей автограф и подсовывала крошечный блокнотик. Со всех сторон кричали удивленно и радостно: «русья, русья!»

«Кажется, здесь, в предместье, выбор уже сделан. Никто не хочет идти по американскому пути», — думал Ахтубин, возвращаясь в гостиницу.

О политике Дасья говорил неохотно. У него было праздничное настроение. Свобода завоевана, остальное приложится. Впрочем, его можно было понять. Сорок лет жизни он посвятил борьбе и дождался, наконец, победы. Ему хотелось отдохнуть от борьбы, перевести дух, попросту поболтать со старым приятелем о студенческих временах.

Неужели они были когда-то студентами — этот величественный седокудрый Ахтубин и толстенький Дасья с седым венчиком вокруг загорелой лысины?! И Ахтубин играл вальсы на пианино, а Дасья исполнял сидячие танцы, изображая лицом и руками ревность, жадность и страсть. А помнишь ли ты, Ахтубин, как Дасья учился ходить на лыжах и упал в овраг, как его разыскивали с факелами? А помнишь ты, Дасья, как вы оба влюбились в молодую художницу и чуть не затеяли дуэль из-за нее? Как ее звали — Жанина или Джемима? Красавица, черная коса до колен! Где она сейчас, в какой стране водит за ручку внучат? Только в вашей памяти и живет ее тугая коса. Эх, молодость! Грустно вспомнить, приятно вспомнить.

И вот однажды вечер воспоминаний был прерван телефонным звонком. В Джанджаристане не признавали столов, их заменяли скамеечки. Телефон стоял почти на полу. Сидя на корточках, Дасья взял трубку, лицо его выразило торжественное почтение, внимание, затем удивление. Он положил трубку обеими руками и, понизив голос, сказал Ахтубину:

— Сам учитель! Унгра узнал, что у меня высокочтимый гость из России, и просил вас навестить его.

Так неожиданно Ахтубин попал во дворец к президенту. Его провели через два десятка комнат. В каждой — музейная мебель; шаткие резные светильники, табуреточки с инкрустациями, диваны с ковровыми подушками, где никто никогда не садился; ценные картины, которые некому было рассматривать. А в последней, самой простой комнате, без картин и украшений, Ахтубин увидел знакомые лица — сухонького Унгру и лоснящегося Чарию.

Президент был джанг по национальности, Чария — джарис, беседовать им приходилось на языке бывших колонизаторов. Поэтому и Ахтубин мог понимать без переводчика.

— Сын мой, Чария, — говорил президент своим сипловатым полушепотом. — Мне нужно возложить на тебя бремя неблагодарных забот. Я хочу, чтобы ты принимал послов, подписывал бумаги, приветствовал делегации, пил и кушал за меня на банкетах. Увы, повседневные мелочи поглощают мои часы, а мне нужно много и неторопливо думать о главном. Я хочу назначить тебя хранителем минут президента.

Чария, поклонившись, выразил согласие трудиться двадцать четыре часа в сутки, начиная с завтрашнего дня. Но сегодня вечером он хотел бы... он обещал...

— Тебя ждет женщина, сын мой?

Чария смущенно усмехнулся.

— Я еще не стар, учитель... и я недостаточно мудр.

— Не осуждаю тебя. Я не сторонник буддийского отречения от радостей. Поэт сказал: «Самое прекрасное на свете — глаза любящей женщины и лепет маленького сына». Иди, не томи ожидающую тебя.

Чария вышел, откланявшись. Президент пристально взглянул на русского гостя.

— Вы слышали, о чем я говорил с Чарией? — спросил он. — В тюрьме у меня было довольно времени, я мог годами размышлять о путях к свободе. Сейчас мне нужно еще больше времени, чтобы обдумывать пути свободного государства («А он дальновиднее, чем Дасья», — сказал себе Ахтубин). Я выслушал сегодня князя Гористани, верховного жреца Солнца и американца Сайкла. Мне не приходилось еще беседовать с коммунистом из России. Я хотел бы слышать ваше слово, дорогой гость.