Зиновий Юрьев - Быстрые сны Страница 5

Вечером мы собирались с Галей в гости.

– Надень замшевую куртку, – сказала она.

– Пожалуйста.

Галя внимательно посмотрела на меня, подумала и спросила:

– Как ты себя чувствуешь? Ты здоров?

– Вполне. А что, почему ты спрашиваешь?

– Обычно, когда я прошу тебя надеть эту куртку, ты находишь сто причин, чтобы отказаться. А сегодня сразу согласился. Это странно. Вообще-то послушный муж – это, наверное, здорово, но ты уж оставайся таким, каким был, а то я начинаю нервничать и пугаться…

– Но куртку-то надеть?

– Надень.

– И коричневый галстук в клеточку?

Жена подошла ко мне сзади, положила руки мне на плечи и потерлась щекой о спину.

– Я боюсь, когда ты становишься вдруг таким послушным, – вздохнула она.

– Ладно, не буду тебя огорчать. Куртку не надену, галстук в клеточку не надену. Ботфорты и кожаный колет.

Я посмотрел на часы. Уже без четверти восемь.

– Люш, мы, как обычно, опаздываем. Пока доедем, будет уже полдевятого.

– Не ворчи. Человек в ботфортах и колете не должен ворчать. Мушкетеры не ворчали.

– А ты откуда знаешь? – подозрительно спросил я. – Ты с ними встречаешься?

Галя потупила глаза:

– Я не хотела тебе говорить…

– Д'Артаньян? – застонал я.

– Атос, – прошептала Галя, но тут же не выдержала и прыснула.

Я присоединился к ней.

– Так ворчу я или не ворчу? – спросил я.

– Увы…

– Но я же надел куртку, которую терпеть не могу. Священная жертва, принесенная на алтарь семейного счастья. Пошли, пошли, а то надо еще такси найти.

– Ка-кое такси? – грозно спросила Галя. – Разве мы не поедем на машине?

– Люшенька, – жалобно сказал я, – мне надоело наливать себе в гостях пузырьковую водку. Люди пьют горячительные напитки, начинают говорить громко и красиво, а я сижу с боржомом в рюмке и стараюсь смеяться громче всех над шутками, которые могут рассмешить только выпившего.

– Я поведу машину обратно, – сказала твердо Галя. – В отличие от некоторых я не страдаю от отсутствия алкоголя. Зато, выйдя на улицу, мы не будем бросаться с поднятой рукой к каждой проезжающей машине. Мы спокойно сойдем вниз, сядем в свой верный старый «Москвич», заведем верный старый двигатель…

– … и въедем в старый добрый столб.

– Ты всегда старался развивать во мне комплекс автомобильной неполноценности. Но все, хватит! Я восстаю против автодомостроя. Отныне ты будешь просить ключ у меня. Твоя школа в двух остановках, а я езжу в институт с двумя пересадками.

– Браво, мадам! – вскричал я. – В гневе вы прекрасны. Я только боюсь, что мне придется искать себе другую жену. У вас есть какие-нибудь рекомендации на этот счет?

– Почему? – нахмурилась Галя.

Как истая женщина она не любит, когда я даже в шутку говорю о разводе.

– Потому что ты и автомобиль противопоказаны друг другу.

– Глупости! Вон Ира, она такая теха, и то прекрасно научилась ездить. Что я, хуже ее?

– О нет! – закричал я. – Нет, нет и нет! Нисколько не хуже. У тебя даже красивее уши. Разница только в том, что она умеет водить машину, а когда тебе выдавали права, работники ГАИ отворачивались и краснели от стыда.

– Хорошо, – ледяным тоном сказала Галя, – посмотрим, у кого красивее уши и кто в конце концов будет краснеть от стыда.

Поехали мы, разумеется, на машине. Когда «Москвич» простудно кашлял и чихал, не желая заводиться, я вспомнил о полете над янтарными холмами. Что делать, разные уровни техники.

Галя злорадно спросила, не подтолкнуть ли ей машину, и я вздохнул. Мне так хотелось напомнить ей тот день, когда она, сияя, показала мне новенькие права.

– Пошли, я продемонстрирую тебе, как я езжу, – снисходительно сказала она, и мы спустились во двор.

Она действительно лихо сделала круг, снова въехала во двор, аккуратно подъехала к нашей обычной стоянке против стены и нажала вместо тормоза на педаль газа. Три дня после этого я искал новую фару и выправлял крыло, а Галя готовила на обед изысканные блюда и называла меня «милый».

Мы, конечно, опоздали. И, конечно, никто не хотел и слушать, что я за рулем и что сейчас проходит очередной месячник безопасности движения и инспекторы, словно коршуны, бросаются на несчастных выпивших водителей.

Мне это, как я уже сказал, не впервой, и я ловко подменил большую рюмку с водкой такой же рюмкой с минеральной водой. К счастью, рюмки были темно-синие, и пузырьки были незаметны.

Было шумно, накурено и, наверное, весело, потому что все громко смеялись, и я смеялся вместе со всеми, а может быть, даже громче всех. Над чем я смеялся, я не знаю, потому что снова вспоминал У, ни с чем не сравнимое чувство растворения, когда он смотрел в желтое небо на длинные, похожие на стрелы облака и в его сознании с легким шуршанием прибоя роились мысли его братьев. Он был ими, а они были им. И сознание его было огромным и гулким, словно величественный храм, наполненный легким шуршанием прибоя. И храм этот не был холоден и пустынен. Он был полон теплой радостью, похожей на ту, что я испытывал, просыпаясь два утра подряд. Только во сто крат сильнее и острее. И я, вспоминая мироощущение У, снова испытал легкий укол светлой грусти.

– Юрка, старик, ты чего задумался? – наклонился ко мне хозяин дома, мой старинный друг Вася Жигалин.

Человек он обстоятельный, целеустремленный, волевой, поэтому если уж решал выпить, то делал это со свойственной ему энергией.

– Господь с тобой, Вась! Разве я могу думать? Это вы, журналисты, должны думать.

– Э-э, не-ет, – погрозил мне пальцем Вася, – ты, старик, меня не проведешь. По глазам вижу, что задумался. Ты когда задумаешься, у тебя глаза пустеют. – Он поцеловал меня в ухо громко и сочно. – Не об-бижайся, старик. Ты же знаешь, я тебя люблю, потому что ты блаженный. Понял? Бла-женный.

– В каком же смысле?

– А в таком. Ты – учитель и нисколько от этого не страдаешь. Не грызет тебя, черт побери, червь тщеславия. А? Грызет или не грызет? Толь-ко как на духу! Понял? Друг я тебе или не друг? Раскрой душу другу и закрой ее за ним. Понял?

– Понял, Вась.

– Ну, вот и прекрасно. Давай, старичок, выпьем за кротких и тихих.

– А может, Вась, хватит тебе, а? Вон Валька на нас аспидом смотрит. Тебе ничего, побьет тебя, и все, а мне каково? Ты-то привычный, тебя Валя все время бьет…

Вася посмотрел на меня с пьяной сосредоточенностью и вдруг всхлипнул:

– Бьет, Юрочка, не то слово. Истязает. Мучает. Все думают, что она меня лю-бит… – Вася замолчал, закрыл глаза, но, отдохнув, продолжал: – А она меня те-те… ро-ррризирует. Понял? Садистка. Савонарола. Выпьем за мою Савонаролочку…

– Вась, может, правда хватит?

Неожиданно Вася совсем осмысленно подмигнул мне: